You make a ninja wanna fuck, bitch
Название: Простой способ жить
Автор: Umbridge
Бета: Becky Thatcher
Тема: PWP
Пейринг/Персонажи: Зараки Кенпачи/Кучики Бьякуя
Размер: миди (7,4 тыс. слов)
Жанр: PWP/романс
Рейтинг: NC-17
Дисклеймер: капитаны принадлежат Кубо Тайто
Саммари: Бьякуя начал рисовать восемь месяцев назад, когда умерла его жена
Предупреждения: модерн!АУ
читать дальшеБьякуя начал рисовать восемь месяцев назад, когда умерла его жена. Он рисовал на полях блокнотов и ежедневников, рядом с учебными планами и расписаниями лекций, на обрывках парковочных талонов и на салфетках. Его жизнь менялась, перемены набирали оборот, раскручивались все быстрее, как колеса высоскоростного поезда. Он уволился из Токийского университета и переехал на Хоккайдо, где устроился на факультет Литературы и Права в гораздо менее престижном месте. Некоторые считали, что он хочет избавиться от воспоминаний о Хисане, но они ошибались. Все дело было в драках.
Бьякуя чувствовал, что никогда не станет прежним. И продолжал рисовать: горы, верхушки которых были видны из окон квартиры в любое время суток, сосны и кедры, петли горной автомобильной дороги, окутанные ароматом хвои, прохладную тишину, в которой можно было перевести дух, если выйти из дома часов в пять утра. Он жил один, не заводил романов, не снимал женщин на ночь, не знакомился с мужчинами. Зато рисовал — и тех, и других.
Боль, страх остались в прошлом, Бьякуя не тяготился одиночеством. Выводил на полях лица студентов, вырисовывал их волосы и улыбки, сложенные на столах руки, набрасывал портреты соседки и почтальона. Изводил тонны бумаги, воспроизводя по памяти позы противников, разбитые в кровь кулаки, хищный оскал, вздувшиеся под блестящей от пота кожей узлы мышц. Сжимая в руке карандаш, ручку или перо, Бьякуя успокаивался, выкладывал на бумагу все, что мог выразить только во время боя.
На сорок девятый день после смерти Хисаны, когда поминальные службы закончились, он понял, что уже никогда не сможет жить как раньше. Что-то передвигалось, перестраивалось внутри, когда жену облачали в белое кимоно, когда набивали ватой рот и нос, когда он целую ночь, исполняя обряд, сидел у изголовья под перевернутой ширмой, следил, чтобы горели свечи и курился ладан, и смотрел в ее лицо. Наверное, тогда он дошел до предела, потому что утром, когда почтальон принес ему письма с соболезнованиями от людей, которых Бьякуя даже не помнил, и бесцеремонно сунул их ему в руки, Бьякуя ударил его. Почтальон, — как потом выяснилось, его звали Сасори, — не растерялся и врезал в ответ. Какое-то время они танцевали в прихожей, нанося друг другу удары. Боли не было, только ярость, чистая, острая, как запах пота, как карри в ресторане за углом, бешеная злость на весь мир за то, что Бьякуя потерял своего единственного друга.
Бьякуя опомнился и сразу подумал, что почтальон подаст на него в суд, а еще — как же хорошо, как спокойно, как правильно стало на душе. Возможно, Бьякуя никогда еще не чувствовал себя настолько счастливым.
Он оглядел прихожую: длинные белые конверты с черными лентами разлетелись по ковру, со столика упала телефонная трубка. Рубашка почтальона выбилась из брюк, по белой ткани рассыпались алые пятнышки крови, табличка с именем, приколотая к лацкану порванного пиджака, висела криво.
— Сасори, — прочитал Бьякуя вслух и вытер кровавые сопли бумажным платком. Извиняться не хотелось, но он скорее всего заставил бы себя, если бы в ответ на его злой взгляд, Сасори не ухмыльнулся и не протянул руку.
Бьякуя не был фаталистом, нет, он просто слишком сильно хотел найти выход. На пятидесятый день вечером почтальон снова пришел, но на этот раз без сумки с письмами. Он предложил Бьякуе прогуляться до брошенного консервного завода. Там в холодном цеху устраивали драки.
С того вечера смена места работы стала вопросом времени. Все видели его разбитое лицо, треснувшие губы, перевязанные пальцы, и с каждым днем врать, что он упал в ванной, нарвался на невнимательного велосипедиста или защищался от хулиганов, становилось все бессмысленнее. Когда ректор спросил, в чем дело, Бьякуя не ответил, но утром забронировал билет на скоростной поезд до Хоккайдо.
Процедура перевода заняла несколько недель, к тому времени он присмотрел себе в Саппоро квартиру с видом на вершину Асахи. От нового дома удобно было добираться пешком до кампуса через парк, засаженный пихтами.
Единственным, кого Бьякуя оставил в Токио, был дед, Гинрей. Бьякуя нарисовал его портрет на прощание, но так и не отдал. Дед пожал ему руку, когда двери поезда открылись, хлопнул по плечу и ушел, ничего не спрашивая. Тогда Бьякуя особенно любил его за это.
Полгода пролетели, наполненные прозрачными зарисовками и жаркими набросками тушью, акварелью, пастелью. Бьякуя жил один на сорок пятой улице, тетради и альбомы хранил в ящиках стола, и их накопилось немало. Обзавелся привычками, за которые держался, и ни разу не разочаровался в своем поступке. Каждое утро он покупал у кампуса банку с энергетиком и стакан кофе Старбакс, выпивал кофе, пока шел через университетский сад, а энергетик — перед первой лекцией. Иногда во время прогулки на Бьякую накатывала необъяснимая тревога. Он вдыхал поглубже пахнущий хвоей воздух и, сунув руки в карманы, ускорял шаг. Над ним смыкались густые, тяжелые ветви пихт, под ногами хрустели длинные желтые иглы.
В Токио похожих на удушье приступов тревоги почти не случалось. Жизнь была размеренная и более или менее устроенная, никаких неожиданностей ждать не приходилось. Жена, его вторая и последняя женщина, устраивала Бьякую во всем. Насмешливая, умная, как мужчина, она умела молчать и не мешать, как женщина. Узкобедрая, странная, большеглазая, некрасивая, она всегда казалась Бьякуе особенной. Лишенной всяческих предрассудков. И он старался не расстраивать ее, потому не заводил постоянного любовника.
На Хоккайдо, освободившись от токийских предрассудков, потеряв семью и престижное место, Бьякуя не почувствовал свободы, скорее облегчение. А еще он как будто ждал чего-то. Может поэтому тут тревога накатывала все чаще. Он словно пытался что-то вспомнить, и воспоминание поднималось со дна памяти, касалось поверхности краем, но ускользало, как только Бьякуя протягивал руку. И чаще, чем в Токио, он начал чувствовать свое тело, вспоминать, чего оно хочет. Он мог изобразить на бумаге любую позу в любом месте и в любое время, мог нарисовать сигаретный дым, запах пота, волосы в паху и быстрые объятия в тесной капсуле отеля. Здесь никто не мог запретить ему делать все, что придет в голову, и Бьякуя не чувствовал себя виноватым, когда мастурбировал на собственные рисунки. На бумаге он был свободен.
Так же как и в драке. Правда за полгода он так по-настоящему и не пытался найти, где в Саппоро собираются любители подраться. Слышал что-то о заброшенном спортивном клубе за морским вокзалом, но ни разу не пошел проверить. Понимал — стоит только начать, и очень скоро ему снова придется переезжать, и на этот раз он действительно поменяет все. Так что Бьякуя просто ждал. Что-то должно было случиться.
Когда он первый раз нарисовал Зараки Кенпачи, была среда. Бьякуя точно запомнил этот день, потому что метель обещали уже неделю, а ее все не было, а тут прямо с утра начался настоящий снегопад. Белые хлопья ложились на деревья, дома, машины — все за считанные минуты стало белым, округлым, мягким. Бьякуя не пожалел, что не поехал на машине, а пошел как обычно пешком. Только с едва ощутимым чувством стыда взглянул на припаркованную на стоянке тойоту, засыпанную до крыши, натянул перчатки и направился через снежную стену по обычному маршруту — к корпусам Университета Хоккайдо.
Через полчаса он ворвался в аудиторию, стаскивая с шеи шарф, стряхивая с волос снег, мельком взглянул на группу. В этом семестре он читал у них впервые. Потирая холодные ладони, поднялся на кафедру и начал рассказывать то, что подготовил еще в выходные. Он говорил и говорил, глядя в одну точку в аудитории, а когда прервался, чтобы дать студентам сверить записи, понял, что рисует. И что рисунок почти закончен. Бьякуя с удивлением уставился на изображение, потом захлопнул блокнот и оглядел аудиторию.
Каждая мышца, каждая вена, длинные сухие пальцы, широкие ладони, татуировки и шрамы, свежие и уже поджившие, и совсем старые, белые — Бьякуя сразу понял, кого изобразил. Мгновенное узнавание, как будто Бьякуя встречал его когда-то. Но при этом он был уверен, что они не встречались. Что-то неуловимо знакомое было в Зараки Кенпачи, может быть, в нем совпало все то, что Бьякуе нравилось.
Бьякуя пристально рассматривал его секунды две, а Зараки Кенпачи, тогда еще студент без имени, не смотрел на него, сидел, откинувшись на спинку скамьи, и читал книгу. Бьякуя заставил себя отвести глаза. Он и раньше рисовал студентов, но это были светлые, легкие, невинные наброски. Никогда он не изображал их так, что стоило вспомнить о рисунке, и от возбуждения дрожали руки.
Бьякуя отодвинул блокнот и продолжил лекцию, но то и дело выхватывал взглядом из разноцветного покрывала голов голову студента без имени, чей торс теперь красовался в закрытом блокноте. А когда Зараки Кенпачи наконец посмотрел на него и осклабился, показывая белые острые зубы, Бьякуя не отвернулся.
— Интересная книга? — спросил он с кафедры. — Будьте добры, встаньте, назовите себя.
Студент без имени поднялся, положил книгу на стол и, по-прежнему ухмыляясь, ответил:
— Зараки Кенпачи. Интересней лекции.
— Тогда покиньте аудиторию, — стараясь не усмехнуться в ответ, приказал Бьякуя. Зараки пожал плечами, сунул книгу подмышку и, выскользнув из-за стола, медленно пошел по лестнице вниз. Все молчали, Бьякуя тоже. Сердце глухо било в висках, пока он наблюдал, как Зараки Кенпачи двигается, как тусклое солнце скользит по его стянутым в хвост волосам, по рассеченному шрамом узкому лицу. Зараки спрыгнул с последней ступеньки, поправил сумку на плече, бросил на Бьякую взгляд искоса и вышел из аудитории. Дверь закрылась, скрывая его от группы и от Бьякуи. От сухого резкого хлопка тот словно проснулся и повернулся к студентам. Лекция продолжалась.
У Бьякуи было еще шесть пар, и он провел их все, стараясь не думать о картинке в блокноте и о настоящем Зараки Кенпачи, отложить мысли до вечера. Когда рабочий день закончился, Бьякуя вернулся обычной дорогой через парк, и пока шел, прикидывал, что скажет куратору курса, если Зараки подаст жалобу за то, что его выставили из аудитории. Хотя Бьякуя был готов поспорить на что угодно, что тот так не поступит.
Дома было холодно и тихо, реклама нового сорта колы мелькала через приоткрытые жалюзи, цветные блики ползали по полу и стенам. Бьякуя включил настольную лампу, желтый теплый свет упал на столешницу идеально круглым пятном, едва различимо зажужжало в проводах электричество. Бьякуя достал блокнот из сумки и раскрыл на нужной странице. У него получилось удивительно точно изобразить Зараки, с особенной тщательностью Бьякуя вывел отметины на лице и на руках. «Он боец», — пришло Бьякуе в голову, когда он вел пальцами по небрежно заштрихованной груди. «Нужно привести набросок в порядок», — сказал себе Бьякуя. Вытащил из ящика мелки, потер замерзшие ладони одну о другую и принялся закрашивать. Водя мелом по нарисованной ткани футболки, он думал, что по поджившим ссадинам на костяшках пальцев, по шрамам над губами, по взгляду, движениям Зараки должен был и в нем распознать любителя уличных боев . В Токио завсегдатаи этого «клуба» всегда безошибочно вычисляли друг друга. И если так, то Зараки сделает первый шаг и сделает скоро. Бьякуя отложил мел, стянул брюки вместе с бельем и закрыл глаза. Поглаживая налитую головку, он представил себе, как врезается кулаком в узкое лицо Зараки Кенпачи.
Ни на следующий день, ни через день лекций в группе Зараки у Бьякуи не было. Но он все равно умудрялся натыкаться на своего невнимательного студента то в переходе между корпусами, то во дворе кампуса. Бьякуя замечал, выделял его везде, где тот появлялся, и не только потому, что Зараки сам по себе был заметным, но и потому, что Бьякуя хотел его видеть.
На третий день Бьякуя вел у них теорию права, и на этот раз Зараки книгу не читал, но записывать лекцию тоже не торопился. Просто сидел, скрестив руки на груди и смотрел сверху вниз. Бьякуя больше не поднимал его и не просил выйти, но каждый раз, когда ловил взглядом жесткую ухмылку, хотел рассмеяться сам.
Когда аудитория опустела, Бьякуя подошел к окну. На баскетбольной площадке первокурсники кидали мяч. Полуголые, несмотря на холод, бегали, вытаптывая подтаявший снег. Мяч ударялся о кольца то с одной стороны площадки, то с другой. Бьякуя хотел уже закрыть раму, думая про себя, как же плохо они играют, но тут заметил, что на площадке появился Зараки. Возник, словно из ниоткуда, бросил на краю поля сумку. Легко отобрал мяч у первокурсника, повел до корзины и, подпрыгнув, забил.
Бьякуя сел на подоконник, взял блокнот и карандаш. Зараки играл гораздо лучше остальных, и все его тело жило игрой. Плоский живот, темная полоска волос над поясом джинсов, которую было видно каждый раз, когда задиралась футболка, бедра и обтянутый потрепанными штанами пах — линии ложились легко, как будто кто-то водил его рукой. Бьякуя рисовал быстро, стараясь рассмотреть и запомнить каждую деталь. Движение за движением сплетались в серию длинных бросков и быстрых передач. Зараки двигался стремительно и красиво, как будто танцевал, а не стучал мячом по асфальту. Бьякуя вставил карандаш в петлю блокнота, провел ладонью по натянувшейся ткани брюк. Мысленно он перевернул лист и принялся рисовать обнаженное тело Зараки, как будто уже знал, как оно выглядит: разведенные бедра, поджатые яички, налитая плоть.
Бьякуя соскользнул с подоконника и, опираясь о него бедром, сунул руку за пояс брюк. От болезненного возбуждения его вело, во рту пересохло, сердце колотилось так, что невозможно стало вздохнуть. Зараки забил очередной мяч в корзину, повиснув на кольце, а потом мягко опустился на землю, и Бьякуя судорожно сглотнул, торопливо двигая рукой вверх-вниз, от яичек до головки. Стон застрял в горле, голова кружилась, Бьякуя зажмурился, а когда открыл глаза, Зараки приподнялся на носках и отдал пас одному из первокурсников. Бьякуя дернулся, уронил блокнот. На мгновенье пол уплыл из-под ног, аудитория и двор исчезли. Несколько секунд Бьякуя стоял, упершись свободной рукой в подоконник, и пытался продышаться, потом медленно разогнулся и посмотрел в окно. Зараки уже не играл. Мяч лежал у его ног, а сам он глядел вверх, туда, где стоял Бьякуя. Ему показалось, что Зараки заметил его. Бьякуя сделал шаг назад, быстро вытер руку и застегнулся. Только сейчас он понял, что в любой момент кто-нибудь мог войти, пока он мастурбировал, но ни страха, ни стыда не испытал. Подобрал блокнот, с усмешкой взглянул на то, что изобразил, захлопнул обложку и вышел в коридор.
***
К ночи неожиданно потеплело, снег начал таять. Капало с крыш, капли талой воды, похожие на прозрачные стеклянные шарики, блестели на ветках, мокрые хлопья падали сверху, прямо с темно-бордового неба. Волны дрожащего рыжего света от фонарей и фар бились о стены, отражались в квадратах окон. Оглядывая высвеченный рыжим фасад, Бьякуя снова почувствовал приступ беспричинной тревоги. На этот раз неожиданно сильной, настолько, что Бьякуя с трудом заставил себя идти дальше.
У лестницы маячила черная высокая фигура, и чем ближе Бьякуя подходил, тем очевиднее становилось — это Зараки. Тот поднялся со ступеней, перекинул сумку за спину — широкий ремень лег между темневшими через майку сосками. Бьякуя остановился, сунул указательный палец в кольцо брелка. Тревога, взвившаяся было до верхней планки, неожиданно схлынула.
— Добрый вечер, — проговорил он, глядя снизу вверх на Зараки. Тот вытащил руки из карманов, помолчал, пожевал зубочистку.
— Добрый, — выговорил наконец. — А вы круто рисуете, профессор.
Бьякуя ухмыльнулся, пытаясь вспомнить, когда Зараки видел рисунки.
— Да, неплохо. Что-то еще?
Зараки передернул плечами, и Бьякуя невольно зацепился взглядом за красную полосу от ремня на шее.
— Закрытый спортивный клуб Саппоро у порта Ишикариваши, сегодня в одиннадцать, — протянул он тихо — его низкий хриплый голос задевал что-то в груди, возбуждая и раздражая. Бьякуя кивнул, уже зная, что его ждет. Будь что будет. Зараки сунул руки в карманы, оглядел его с ног до головы, как будто прикидывал, не ошибся ли, и, не спеша, пошел прочь. А Бьякуя остался у подъезда и смотрел, как тает в ночном золотистом тумане высокая фигура Зараки, и боролся с желанием его окликнуть. Когда же тот пропал из виду, взглянул на часы — есть время принять ванну и переодеться. Он успеет.
Бьякуя отпустил такси там, где улица сливалась с набережной, сунул руки в карманы куртки и огляделся. Море с тревожным рокотом билось о каменную кладку парапета, ледяной ветер пробирался за воротник и трепал волосы. Пахло морской водой, соль оседала на губах. В бордовом небе скользили полосы огней с причала, разрезали тишину и замирали у горизонта протяжные гудки кораблей. Здание спортклуба распласталось за морским вокзалом, бок о бок с бюро по аренде яхт и катеров. К нему от набережной вела узкая лестница с высокими металлическими перилами, Бьякуя быстро поднялся по ней до пустой парковки и пошел прямо к главному входу.
У дверей курил человек. Расслабленно привалился плечом к колонне, стряхивал пепел на плиты и ждал, пока Бьякуя приблизится. А когда тот возник перед ним, затушил окурок носком ботинка и ухмыльнулся.
— Меня пригласил Зараки Кенпачи, — сказал ему Бьякуя вместо приветствия. Человек посвятил ему в лицо фонарем и кивнул.
— Сейчас кликну, — исчез внутри клуба. Бьякуя приготовился к долгому ожиданию, но не прошло и минуты, когда охранник привел Зараки.
— Идем, — бросил тот, пропуская его в холл. Внутри было почти также холодно и сыро, как на улице, запах известки и плесени ударил в ноздри. Холодный желтый свет луны падал через грязные стекла, заливал облупившиеся скамейки, пол, покрытый песком, окурками и обрывками листовок.
Бьякуя и Зараки молчали, связанные общим предвкушением, одурманенные возбуждением перед битвой, как монахи перед молитвой. Разговаривать сейчас было бы грехом. Они поднялись по лестнице на площадку. Под ногами скрипел песок. Зараки с Бьякуей обошли неработающие лифты, прошли через раздевалку и спустились к осушенному бассейну. Их шаги гулким эхом ударялись о стены, мешаясь с голосами зрителей и глухими звуками ударов.
— Бей, бей! Захват! Еще! Ааааа!
Мощные переносные прожекторы освещали только тех, кто дрался внизу, свет сочился между ног людей, обступивших бассейн, было холодно, но от разгоряченных тел поднимался пар, пахло алкоголем, потом и хлоркой.
— Давай! Давай! — скандировали зрители.
Зараки протиснулся поближе к краю, остановился у металлических перил. Бьякуя встал рядом и посмотрел вниз. Вокруг него шептали, кричали, спорили, но он не вслушивался в разговоры, все его внимание сейчас было там, где на выложенном голубой плиткой дне бассейна, освещенные сверху прожекторами, сцепились двое бойцов. Оба уже были без рубашек, блестящие от пота и красные от крови, лежали, обнявшись на скользком полу. Один стиснул другого бедрами, удерживал голову в захвате, а тот, сплевывая кровь, пытался ударить его кулаком в лицо. Раз, другой ничего не получалось, а когда он вдруг вывернулся и впечатал противнику промеж глаз, все вокруг дружно заорали, подбадривая.
— Этот чувак побил Большого Ямаши, — раздался шепот у самого уха. Бьякуя обернулся, рядом с ним стоял мужчина в очках и улыбался весело. — Честное слово, он непобедим! — очкарик расхохотался, а Бьякуя только рассеянно кивнул, он чувствовал, как внутри поднимается радостное возбуждение. Вот оно, наконец. Как будто он не ел полгода, а тут его накормили досыта. Хотелось драки, хотелось бить, бить, бить, пока в голове не зашумит и перед глазами не потемнеет, бить так, чтобы вышло все: боль, страх, сомнения. Драка всегда казалась ему чем-то сродни близости, тело к телу до судорог, до полной отключки. «Идеальная страсть», — подумал Бьякуя с улыбкой. Он плавился в пропитавших воздух парах адреналина и ждал, когда очередь дойдет до него.
— Говорят, он побьет любого… — глухо звучало в ушах.
— Стоп! — заорал тот, что минуту назад удачно вывернулся из захвата. Теперь он снова лежал лицом в пол. Победитель выпустил его локоть, вскочил, пошатнулся, но удержался на ногах и вскинул руки в победном жесте. Ему зааплодировали.
— Эй! Я привел новичка! — заорал Зараки.
Тишина наступила мгновенно, как будто выключили звук. Все молчали, глядя на него, а потом так же вдруг закричали и захлопали Зараки, который поднял руки и приветствовал их. Бьякуя прекрасно знал правила и знал, что нужно делать дальше, и когда Зараки ловко скользнул по лестнице на дно бассейна, спустился следом за ним.
Куртка вместе с ключами, кошельком и телефоном осталась в руках у очкарика, но Бьякуя не волновался. В таких местах не принято было воровать.
Сердце быстро колотилось о ребра, в паху стало тесно, а в голове как никогда ясно. Он весь сосредоточился на драке.
Сверху обрушился новый шквал аплодисментов.
— Свирепый Зараки, — объявил самопровозглашенный рефери. — И новичок! Как тебя зовут?
— Бьякуя, — представился Бьякуя, и рефери тут же повторил его имя.
Зараки осклабился.
— Готов? — рыкнул коротко, прохаживаясь вдоль стенки — три шага влево, три вправо. Двигался медленно и плавно, бросая на Бьякую взгляды искоса, словно примеривался перед броском. Бьякуя коротко кивнул. Между ними натянулась невидимая нить, грубая, жесткая, пропитанная скопившейся в воздухе солью.
Рефери поднял руку.
— Правила знаете, если один скажет «стоп», другой прекращает. А так никаких правил! — и разрубил кистью воздух. Бой начался. Бьякуя медленно закатал рукава рубашки, не сводя глаз с Зараки. А тот не спешил нападать. Остановился, сжимая и разжимая пальцы, оглядывая его с головы до ног, ощупывая взглядом. Бьякуя тоже выжидал, чувствовал, что поймет, когда будет пора. Он рассматривал Зараки, стараясь запомнить каждую его черту, каждое движение, даже самое незначительное, чтобы потом нарисовать для себя. Но в какой-то момент ожидание закончилось. Они одновременно уставились друг другу в глаза, сцепились взглядами, и в ту же секунду бросились вперед.
Кулаком в живот — короткий апперкот был тут единственным верным ударом. Зараки ответил хуком в скулу. Бьякуя закрылся, ушел под руку, попытался ударить сзади, но получил локтем между лопаток. Дернулся вперед, клацнул зубами, так что кровь наполнила рот и на языке стало солоно. На мгновение в глазах потемнело, но Бьякуя удержался и, когда Зараки попытался сбить его с ног, развернулся и первый ударил по коленям. Тот едва не рухнул вперед, на него, и вдруг накинулся, захватив в крюк, прижал к себе. Бьякуя врезал ему локтем поддых, и они оба упали на скользкий пол бассейна. Рука Зараки давила под подбородок, ботинки скрипели по плитке, ноги переплелись. Бьякуя резко ударил его пяткой по голени, прямо по кости. Зараки слегка ослабил хватку, зарычал ему на ухо. Скулу обожгло, Бьякуя дернулся, вывернулся из захвата и вскочил. Сердце колотилось в груди и в паху, в висках, отсчитывало пульс от десяти до одного. Бьякуя тряхнул головой, пошатнулся, и тут Зараки снова сбил его с ног. Еще несколько минут они катались по полу, осыпая друг друга ударами — коленом в бок, локтем по ребрам...
— Стоп!
Зараки лежал под ним, и Бьякуя не поверил своим ушам, когда услышал его голос.
— Ты еще не выдохся.
— Стоп, — повторил Зараки ему в лицо, и Бьякуя подавился словами, которые хотел сказать. Оглушенный шумом крови в ушах, он поднялся на ноги и протянул руку Зараки.
— Спасибо, — ухмыльнулся тот и ухватился крепко.
Рев обрушился на них сверху, и Бьякуя тоже заорал, вскидывая окровавленные кулаки. Их просили биться еще, довести дело до нокаута, драться, драться, снова и снова. Но Зараки молча пошел к лестнице, и Бьякуя направился за ним. Руки скользили по металлическим перекладинам, тело казалось легким, а ноги — пружинами. Бьякуя выбрался на бортик, вытер кровь рукавом и рассмеялся.
Следующий бой объявили через несколько минут.
Кое-как умывшись водой из бутылки, которую одолжил ему очкарик, Бьякуя присел на тумбу для прыжков, чтобы посмотреть следующий бой. Кто-то накинул куртку ему на плечи, но он даже не заметил, когда это случилось.
— Профессор, — Зараки подсел к нему, запихивая деньги в карман узких джинсов. — Выиграл немного, твоя половина.
Бьякуя снова тихо рассмеялся, взял влажную смятую бумажку и убрал в куртку.
— Посмотрим еще один и пойдем? — спросил он, отворачиваясь. Зараки пихнул ему в руку горлышко бутылки.
— Угощайся.
Бьякуя кивнул, не глядя на него, и открутил крышку. Темное пиво горчило, в животе стало тепло. Внизу дрались другие бойцы, но Бьякуя больше не кричал. Тревога снова вернулась, горячая и волнующая, совсем не такая, как обычно.
— Ты будешь драться еще? — спросил он, когда бой закончился нокаутом и рефери начал приводить в чувства поверженного бойца.
— Сегодня нет, — пожал плечами Зараки. — Нельзя.
Больше они не сказали друг другу ни слова. Сидели рядом, соприкасаясь локтями и коленями, и смотрели, как кровь брызгами разлетается по кафелю.
Спортклуб закрыли во втором часу ночи. Люди потянулись к выходу, тут и там раздавались взрывы хохота, бойцы громко обсуждали, какая драка лучше. Бьякуя и Зараки первыми вышли в прохладный сырой воздух порта. Пахло рыбой и морем.
— Часто ты тут бываешь? — спросил Бьякуя, пиная носком ботинка крупинки гравия.
— Через день. Надо же когда-то учиться, — ответил Зараки. Он шел рядом, сунув руки в карманы, и Бьякуя хотел многое у него спросить про его настоящую жизнь. Кто он, откуда, зачем дерется? Но молчал, не хотел разрушать неудачным вопросом нечто неуловимое, что установилось между ними с первой встречи.
Луна спряталась за облаками, морось прекратилась. Зараки и Бьякуя вышли на набережную, прогулялись до порта, и там Бьякуя с трудом уговорил таксиста отвезти их на сорок пятую. В машине пахло кофейным ароматизатором и сигаретами, таксист то и дело бросал недовольные взгляды в зеркало заднего вида, включал и выключал климат контроль и хмурился. Возможно, решал, не стоит ли сообщить о них в полицию. Играла западная музыка, женщина пела на непонятном языке медленную песню. Бьякуя смотрел в окно, на бегущие прочь огни, не думая ни о чем и ничего не пытаясь предугадать.
Таксист высадил их на пустой парковке за домом Бьякуи и торопливо убрался.
— Черт, хорошая ночь, — Зараки потянулся с хрустом, почесал живот, порылся в карманах куртки и вздохнул.
— Бросил курить, а захотелось.
— Хорошо, что бросил, — ответил ему Бьякуя и добавил, помолчав: — Идем ко мне.
Зараки кивнул.
— Ну идем.
Не задал ни одного вопроса, не удивился и не отказался, просто развернулся и пошел через стоянку к его дому. Глядя Зараки в спину, Бьякуя поймал себя на том, что улыбается.
—Учеба — занятие не дешевое, и не похоже, что тебе платят государственную стипендию. Зачем ты учишься? — спросил Бьякуя, когда Зараки сбросил с ног растоптанные грязные кроссовки и распрямился в его маленькой прихожей. В теплом свете встроенных ламп он казался восхитительно загорелым, крепким и высоким, заслонял собой узкий проем коридора.
— Надо, — пожал плечами Зараки и, ухмыльнувшись, потер затылок. — Куда идти?
Его черты были грубоватыми, но еще по-детски сглаженными. Зараки Кенпачи недавно исполнилось двадцать три года, и когда он топтался у двери, не решаясь войти, то выглядел ровно на эти свои двадцать три. Но стоило Бьякуе посмотреть ему в глаза, сразу казалось, что тот гораздо старше.
— Спальня там, а там — гостиная, — показал он, заходя в ванную, чтобы набрать воду. — Не хочешь рассказывать?
— За меня заплатила… одна женщина. Она мне как мать. Я ей обещал, — протянул Зараки. Ему явно тяжело было говорить об этом, и Бьякуя больше не стал спрашивать. Потрогал пальцами воду и вышел, закрыв за собой дверь.
— Осталось чуть больше года, — Бьякуя остановился в дверях спальни. Зараки без стеснения разглядывал меч, который Бьякуе подарил отец. Бьякуя иногда упражнялся с ним, вспоминая основы кендо. Ему всегда нравилось ощущение рукояти в руке, блеск искусно сделанной гравировки в основании клинка.
— Нравится?
— Прикольная штука, — отозвался Зараки, снимая меч с подставки, подержал в руках, погладил. Длинные, разбитые пальцы скользили по ножнам почти нежно, и Бьякуя невольно задержал дыхание.
Зараки осторожно потянул за рукоять, внимательно рассмотрел клинок, обвел ногтем буквы, сплетенные в слова «вишневый цвет», и, вставив обратно, бережно устроил на подставке.
— Хотел бы я себе такой, — ухмыльнулся он, потом поднялся, развернулся к столу и взял в руки фотографию Хисаны в деревянной крашеной рамке.
— Красивая. Твоя?
Бьякуя с интересом наблюдал за ним. Странно было видеть фотографию женщины, с которой когда-то спал, в руках Зараки. Женщины, на которой женился под давлением семьи, но которую, несмотря ни на что, любил. Как умел.
— Бывшая жена, умерла чуть меньше года назад.
Зараки кивнул, не извинился, но больше не спрашивал про Хисану, как будто тут же забыл о ней, поставил фотографию обратно и потянулся за блокнотом.
— Я набрал воды. Иди помойся, пока не остыла, — Бьякуя отвернулся, достал из шкафа полотенце и кинул ему.
— Хорошо, — Зараки не спорил, положил блокнот, подобрал полотенце и скрылся в коридоре.
Бьякуя стащил через голову рваную футболку и потянулся. Было полчетвертого утра, спать не хотелось. Тело гудело от возбуждения, он не чувствовал ни смущения, ни страха. Знал, что должно случиться, и знал, что будет, если об этом узнают в университете. Что ж, оно того стоит. Пусть даже у него будет одно это утро. Он взглянул за окно, на вершину Асахи в чернильном небе. В голове не осталось ни одной мысли, только звенящая пустота и отпечатки рисунков под веками. Бьякуя резко задвинул жалюзи.
Свежая юката лежала в ванной на корзине для белья. Бьякуя разделся в комнате и вошел, чтобы умыться и переодеться. Зараки сидел в ванне, неловкий, угловатый, худой и длинный, широко разведенные колени торчали из воды. Он вымыл и пригладил длинные, до плеч, волосы и сосредоточенно переливал из ладони в ладонь теплую воду. Когда Бьякуя прикрыл за собой дверь, Зараки обернулся.
— Вода не остыла? — спросил Бьякуя, чтобы заполнить паузу. Ему вдруг стало трудно дышать, и молчание показалось тягостным и душным. А Зараки все это время смотрел на него, не отрываясь, и только спустя бесконечность бросил короткое:
— Нет.
Бьякуя повернулся к нему спиной и взглянул на себя в зеркало. На скуле расплывался кровоподтек, губа треснула, на подбородке и около носа засохла кровь. Бьякуя принялся осторожно оттирать ее, ловя в отражении профиль Зараки, его длинные пальцы, острые колени. Захотелось наклониться и поцеловать их. Бьякуя даже мог представить, что на вкус они будут солоноватыми, а пахнуть будут мылом. Он снова перевел взгляд на свое отражение, сдернул шнурок, распуская волосы, а потом закрылся в душевой кабинке, чтобы хоть на несколько минут дать себе передышку. А вымывшись, вытерся, швырнул полотенце в корзину для грязного белья и вышел, плотно прикрыв за собой дверь.
Любая мысль упиралась в то, чем должно было продолжиться сегодняшнее утро. Бьякую охватила непреодолимая тяга узнать о Зараки все, покопаться в его жизни, стать ее частью. Он ухмыльнулся, облизнул пересохшие губы и быстро раскатал футон.
— Эй, профессор, куда мне теперь?
Бьякуя обернулся — Зараки стоял в дверном проеме, совершенно голый, и тер полотенцем волосы. Бьякуя оглядел его, скользнул взглядом от пальцев ног до крупного полувозбужденного члена, по животу и груди, через полоски шрамов и ссадин к лицу, не пытаясь скрыть интерес.
— Садись.
Зараки кивнул, поискал, куда деть полотенце, ничего не придумал и, сжимая его в руках, устроился на футоне. Бьякуя достал из шкафа заживляющую мазь, сел у Зараки за спиной, выдавил белую вонючую субстанцию на пальцы.
— Будет щипать, — предупредил, старательно выговаривая слова. Собственный голос слушался с трудом, но все же Бьякуе удавалось говорить почти спокойно. Он коснулся измазанными пальцами плеча. Зараки дернулся.
— Больно? — удивился Бьякуя, но тот только хмыкнул в ответ.
— Дальше давай.
Послушавшись, Бьякуя принялся мазать глубокую ссадину на плече. Кожа вокруг припухла и пылала, и Бьякуя не сдержался, коснулся ее губами. Это произошло само собой, он даже не успел подумать, просто сделал, и только потом понял, что целует уже и выступающий позвонок, и свежий порез. На языке и губах остался привкус крови и мази, Бьякуя облизнул их, пытаясь придумать оправдание своему поступку, но в голове было пусто.
— Ну что вы там? — Зараки повел плечами, не повернулся. В его голосе Бьякуе снова почудилась неловкость.
— Мы опять на вы? — он глухо ухмыльнулся, подвинулся ближе и уткнулся губами в жесткие волосы. Тюбик с мазью откатился в сторону, Бьякуя провел ладонью по животу Зараки к паху, замирая от возбуждения и страха. Коснулся уже налитой крупной головки, сжал, двинул кистью вниз-вверх. Зараки хрипло выдохнул, дернул бедрами ему в кулак. От него пахло водой и мылом, и от этого запаха кружилась голова. Бьякуя сжал пальцами свой член, чтобы не кончить прямо так, подвинулся ближе и коснулся шеи Зараки губами, прихватил зубами кожу. Она была чуть солоноватая на вкус, как воздух в порту, и Бьякуя закрыл глаза, пробуя ее снова и снова. Зараки тихо зарычал, стискивая пальцами его пальцы. Бьякуя развел колени. Головка члена уперлась Зараки в спину.
Зараки не выдержал первым. Развернулся и схватил Бьякую за шею, прижался ртом к его губам. Не поцеловал, а врезался, и Бьякуя почувствовал резкий укол боли и привкус крови во рту — рана опять разошлась.
Они повалились на футон, сцепились как несколько часов назад на дне бассейна. Бедра в бедра, до боли, не остановиться, иначе взорвешься. Боль от возбуждения сливалась с наслаждением. Бьякуя быстро двигал рукой, так что кисть сводило. Уже не целуясь, потому что не хватало воздуха, чтобы дышать. Еще немного, пара секунд, и Зараки кончил, пачкая спермой его пальцы. Бьякуя застонал, затормозил за мгновение до оргазма, но Зараки не дал ему опомниться, скатился вниз и взял в рот, глубоко, до упора. Сосал он быстро и грубо, но Бьякуе и не хотелось другого. Стоило Зараки пару раз вобрать член до горла, Бьякуя кончил, дергаясь, изливаясь ему в рот.
Постепенно его отпускало. Он открыл глаза и увидел, как Зараки вытирает губы полотенцем и ложится рядом. Говорить не хотелось. Бьякуя развернулся, прижал ладонь к его паху, обводя пальцами все еще твердый член и поглаживая под яичками. Зараки потянулся к нему, глядя глаза в глаза, коснулся губ языком. В голове все еще шумело. Бьякуя приоткрыл рот, впуская его, двинул рукой между ягодиц. Зараки широко развел колени, подался на его пальцы, открылся. Без стыда, без страха, как будто так и должно быть. Бьякуя лег на него, продолжая целовать, и погладил пальцами вход. Зараки хрипло выдохнул ему в рот, стиснул бедра так, что стало больно, заставляя его высвободить руку. Головка скользнула между ягодиц, Бьякуя прижался к Зараки и, просунув колено между его бедер, достал тюбик смазки из прикроватного столика. Руки дрожали, и Бьякуя с трудом сумел унять эту дрожь. Пара капель на пальцы, он просунул руку между их телами, размазал прохладный гель по члену и высвободил руку. Ему все еще казалось, что это сон, но не было возможности остановиться и подумать.
Сейчас все доводы, все логические построения были бесконечно далеко и не имели на него никакого влияния. Бьякуя резко двинул бедрами, входя до упора, навалился, рванулся, застонал в губы Зараки, и тот направил его, подаваясь навстречу, и ухмыльнулся, смаргивая пот.
Бьякуя замер. Ему захотелось запомнить эту ухмылку, сфотографировать, записать на подкорку, чтобы потом воспроизвести множество раз, чтобы оставить ее себе. Он посмотрел Зараки в глаза, пытаясь понять, не делает ли ему больно, но тот только сильнее надавил на ягодицы, чтобы не останавливался. Бьякуя двинулся раз другой, приноравливаясь, а потом начал вбиваться все быстрее, придерживая Зараки за бедра, врезаясь в него, сливаясь с ним. Зараки выгнулся с хрипом, стиснул зубы. Бьякуя смотрел ему в лицо и видел каждую черту необыкновенно ярко и четко. Широко открытые зеленые глаза, нос, шрам через бровь, зрачки — во всю радужку, оскал, разбитые губы. Он не мог остановиться, его несло и крутило, в голове мутилось. Но если бы мог, то навсегда сохранил бы это мгновение чистой страсти, когда все остальное переставало иметь значение. Были только они, только движения, звуки, непристойные и сладкие, запахи и напряжение, чудовищное, до взрыва. Бьякуя чувствовал, как костяшки пальцев Зараки царапают его, как тот дрочит, не сводя с него взгляда. Он не сдержался, застонал, прикусил губу, утыкаясь лбом в лоб Зараки. Тот рассмеялся низко, глухо и выплеснулся себе на живот, дернув бедрами.
Бьякуя очнулся, когда заработал будильник. Он так и уснул, или нет, выключился, лежа на Зараки между широко раздвинутых ног. И сейчас тот лениво сквозь дрему гладил его спину. Бьякуя потерся о его бедро, жар, тягучий и сонный, разливался в паху. Бьякуя застонал, скользя пальцами по горячей влажной от пота коже. У них еще было время, целых двадцать минут. Бьякуя согнул ноги в коленях, развел ягодицы, направляя член Зараки в себя. Боль немного отрезвила, но потом, когда Зараки двинул бедрами, острое удовольствие хлынуло по ногам до самых пальцев, взорвалось жаром в груди. Бьякуя задохнулся, выпрямился, выгнулся, опускаясь еще немного, и еще, пока не впустил его полностью. Потом приподнялся, и снова опустился. Собственный член немного опал, но теперь снова торчал твердый до боли, хотелось коснуться себя, но Бьякуя чувствовал, что тогда сразу кончит, а ему надо было потянуть немного. В голове звенело, не осталось ни мыслей, ни слов. Зараки стиснул его колени, развел шире, замер, рассматривая. Провел пальцами по животу, по волосам в паху, погладил яички. Бьякуя наблюдал за ним, поджимаясь от каждого движения, ни о чем не спрашивал, ничего не просил. Зараки потрогал его головку, надавил на открытую темную дырочку, прошелся вниз, потом вверх. Бьякуя вздрогнул, судорожно выдохнул. Зараки погладил его соски, сжал и снова погладил.
— Хорошо, а, профессор? — ухмыльнулся хрипло. Бьякуя хмурился, ответить не получалось. Потому что сухой язык не поворачивался во рту. Тогда Зараки перестал ухмыляться и вздернул бедра. Бьякуя застонал, тихо, сквозь зубы, сильнее прижимаясь к нему ягодицами. Схватил его за запястье, чтобы не убирал руку. Зараки дрочил ему и смотрел, то на его лицо, то на торчащие соски, то снова в глаза, и Бьякуя не отпускал его взгляда, вцепился в бедра, быстро поднимаясь и опускаясь на нем, так что ноги сводило. И не прекращая двигаться, кончил. Его словно выбило из собственного тела, закрутило, отбросило куда-то далеко, он не мог разобрать куда, не мог вспомнить, кто он. А потом все вдруг вернулось, накрыло прохладой и пустотой. Бьякуя упал на грудь Зараки и затих, пытаясь отдышаться.
— Давай умываться, — коротко бросил он, когда голова перестала кружиться и сердце успокоилось.
Зараки неопределенно качнул головой и нехотя разжал руки.
— Хотя стой… — уже сидя рядом с ним на футоне, Бьякуя вспомнил. Быстро поднялся и взял со стола блокнот. — У нас осталось пять минут. Разреши, я тебя нарисую?
Зараки кивнул. Бледно-розовый свет сочился между жалюзи, оседая на его блестящей от пота коже, на черных густых волосах. Линии ложились как будто сами собой, словно Бьякуя не рисовал, а обводил чей-то рисунок, сделанный задолго до того, как они встретились.
По дороге в университет они не разговаривали . Зараки мычал себе под нос какую-то песенку, Бьякуя слушал и улыбался, подставляя лицо ледяному ветру.
В холле Зараки махнул Бьякуе рукой и отправился на лекцию, а тот поднялся на третий этаж, читать теорию права своей группе. Синяк на скуле налился сиреневым, и скрыть его не представлялось возможным. Бьякуя и не пытался. Так или иначе, он был готов к любому исходу. Он сел за стол, игнорируя удивленные взгляды студентов, открыл блокнот. За окном плыл туман, от недосыпа все казалось нереальным, даже то, что случилось с ним утром. Бьякуя захлопнул блокнот и убрал в сумку.
Вечером того же дня он зашел в информационный отдел и внимательно изучил личное дело Зараки Кенпачи. Читая, Бьякуя как будто погружался в его жизнь, сливался с ней, становился частью человека, к которому его так отчаянно влекло. Он закрыл глаза, представил себе Зараки в той его футболке с рукавами, представил шрамы у него на лице, перемотанные пальцы, член, сжатый в кулаке, и ему огромного труда стоило справиться с накатившим возбуждением. Ладони вспотели, Бьякуя незаметно вытер их бумажной салфеткой, посидел за компьютером несколько минут, чтобы успокоиться, и только тогда поднялся. Ему было мало того, что он прочитал в файле. Мало одной ночи на двоих, отчаянно мало.
На следующий день лекций у Зараки Бьякуя не читал и от тоски нарисовал картинку в блокноте — Зараки сидит, наклонившись к столешнице, одной рукой пишет, другой ласкает себя под столом. Бьякуя долго обводил контуры карандашом, точно воспроизводил новые шрамы, синяки и кровоподтеки, растягивая возбуждение, а потом вдруг разозлился на себя и смял листок.
Ночь они провели вместе. Зараки просто пришел к нему, принес саке и лапшу в коробке, а когда Бьякуя пропустил его в прихожую, стряхнул с ног кроссовки и спросил, какая у них на сегодня программа. Так они начали встречаться.
Зараки жил в общежитии кампуса, но почти не бывал там. К семинарам готовился на лекциях или в те вечера, которые не проводил в спортклубе, а когда не дрался, просто гулял, забредая иногда далеко в горы. Бьякуя стал гулять с ним, смотреть бои и иногда драться, когда заживали старые раны. Он отлично понимал, что их связь и их общее увлечение долго скрывать не получится. Правда им повезло, и с декабря по январь выпала неделя каникул, но потом снова начались лекции. И когда Бьякуя читал у Зараки, он не мог не ловить его взгляд, а Зараки каждый раз ухмылялся ему. Бьякуя знал, что так будет. Надежда, яростная, яркая, первый раз за долгое время ожила и разрасталась все больше. Надежда изменить все раз и навсегда так, как действительно хотел Бьякуя.
Теперь он рисовал только Зараки, рисовал постоянно, много, блокноты кончались через пару дней после того, как он открывал их. Он рисовал Зараки за столом с коробкой лапши, рисовал на дне бассейна в окровавленной футболке и на парапете над серой водой. Рисовал, как они трахаются в закрытом туалете в спортклубе, наплевав на то, что кто-нибудь может застукать их. Как идут по тропинке между старых желтых сосен и смотрят на канатную дорогу, и как Зараки читает учебник, развалившись на его футоне. Блокноты приходилось покупать так часто, что в конце концов Бьякуя стал приобретать сразу несколько.
Зараки однажды спросил, не боится ли он, что в конце концов его попросят уйти, или даже выгонят со скандалом. Бьякуя ответил, что не боится и что его это волнует меньше всего.
***
Бьякуя не удивился, когда получил приказ от Президента Университета явиться для личного разговора. Письмо пришло по электронной почте, не на официальном бланке. Бьякуя решил, что затевать скандал Университет не собирается, а возможно, Президент уже давно наслышан обо всем и просто ждал конца учебного года. Потому что ни у кого никогда не может быть ничего своего, личного, только для себя. Все всегда знают все, про того, кто пытается оставить для себя немного пространства. Бьякуя стер сообщение и выключил компьютер. Он не чувствовал ничего, внутри было пусто и странно. Понимал, что его попросят уйти и придется уехать из города, завязать с преподаванием и искать другие способы зарабатывать. Что переезд — серьезный шаг, и его не возьмут никуда с таким послужным списком. Останется только вести консультации через интернет и драться, получая прибыль от ставок. Об этом он не жалел, он даже хотел так жить. Ему было невыносимо только одно, что теперь они с Зараки больше не смогут видеться так часто, как видятся сейчас. И в конце концов все закончится.
Бьякуя не хотел думать об этом, он хотел верить, что у них сложится иначе. Он отправится в другое место, придумает, как жить дальше, а Зараки всегда сможет найти его, если решится.
Бьякуя погасил в комнате свет, накинул куртку и спустился на улицу, где уже ждал Зараки.
***
— Молодость… — вздохнул Кераку Шунсуй, Президент Университета Хоккайдо. Он внимательно следил, как Бьякуя кланяется, как идет через просторный кабинет к столу, как садится в обитое мягкой кожей кресло — словно пытался заглянуть внутрь него и понять, почему Бьякуя поступал так, как поступал. Бьякуя молчал и ждал, что Кераку выдаст дальше.
— Хочется всего нового, необычного, — продолжал тот, постукивая пальцами по столу и улыбаясь. От этой улыбки хотелось закрыться, спрятаться поглубже и подальше, но Бьякуя смотрел ему в глаза, так и не произнеся ни слова.
— Не подумайте, что мы осуждаем. Ни в коем случае! — Кераку замахал руками, засмеялся. — Да и скандалы нам ни к чему, вашему знаменитому деду, думаю, тоже. Вы меня понимаете, Кучики?
— Да, господин Президент, — холодно отозвался Бьякуя. Кераку кивнул.
— Хорошо. Мы с вами живем в консервативном обществе, а уж университеты — самые что ни на есть ревностные хранители даже дурацких традиций. Не объясняйте ничего, не надо, — он перестал улыбаться и, откинувшись на спинку кресла, посмотрел Бьякуе в глаза.
— Просто мне кажется, преподавание — это не ваше. Согласны?
— Да, господин Президент, — отчеканил Бьякуя и положил на стол оформленное по всем правилам заявление. — Прошу вас подписать.
Кераку покачал головой, взял бумагу, долго читал, бегая взглядом по строчкам. Потом аккуратно опустил документ на обитую сукном столешницу.
— Хорошо, что вы не обиделись, — пробормотал с ухмылкой, вырисовывая подпись под строчками текста. Бьякуя отвернулся и посмотрел в окно, на черневшие сквозь клубы тумана склоны гор, на темную полосу леса на бледном снежном небе. И ему захотелось оказаться там, под тяжелыми лапами сосен, набрать в ладони снега и уткнуться в него лицом.
— Всего хорошего, Кучики. Передайте вашему деду, уважаемому господину Кучики Гинрею, что его работы до сих пор актуальны.
Бьякуя снова повернулся к нему и кивнул.
— Да, господин Президент. Я могу идти?
Тот кивнул и поклонился в ответ на поклон, когда Бьякуя встал.
***
Бьякуя оставался в Саппоро еще две недели, пока готовили документы. Зараки он ничего не сказал, не хотел отвлекать от учебы, которая только началась, а еще не хотел навязывать ему свое решение уехать. Иногда ему казалось, что надо было признаться, выложить все и ждать, как тот поступит. Но потом Бьякуя вспоминал слова Зараки про женщину, ту, что ему как мать и оплатила обучение, и что Зараки обещал ей доучиться, и продолжал молчать. У каждого из них были свои обещания. Бьякуя обещал себе уехать и начать все с нуля, в новом месте, в новом деле.
Вечером восьмого апреля он собрал вещи и выкатил чемодан на колесиках на террасу третьего этажа. Только-только начала цвести сакура и во дворе едва различимо пахло вишневым цветом. От запаха во рту горчило, Бьякуя вздохнул поглубже, еще несколько секунд полюбовался на розовые шапки деревьев, высаженных вдоль сорок пятой улицы, а потом покатил чемодан вниз. Уже смеркалось, сумерки опускались на город, и в призрачном свете ему почудилась темная высокая фигура у подъезда. Бьякуя тряхнул головой. Не надо мучить себя, лишние минуты ничего не изменят. Он довез чемодан до машины, швырнул в багажник, звякнул брелком. Двери открылись.
На заднем сидении развалился Зараки.
— Так и знал, что решишь свалить тайком, — хмыкнул он, выпрямляясь и потирая шею.
— Как машину вскрыл? — Бьякуя сел за руль, поглядел в зеркало заднего вида. На сидении рядом с Зараки стояла довольно грязная спортивная сумка. О том, как тот узнал об увольнении, спрашивать не стоило. И так ясно, что это сейчас обсуждал весь Университет.
— Вонючая у тебя отдушка… — проигнорировал вопрос Зараки.
— А как же та женщина, которая тебе как мать? — тут же снова спросил Бьякуя.
— Она поняла бы, — откликнулся Зараки, закинул руки за голову и закрыл глаза. — Я подремлю пока, идет?
На душе стало легко и чисто, Бьякуя улыбнулся отражению своего неожиданного пассажира.
— Ты даже не знаешь, куда я еду. Я и сам не знаю.
— Да и насрать. Погнали. И музыку включи.
Бьякуя кивнул и нажал на кнопку магнитолы. Под звуки старой песни про горы и дорогу машина тронулась с места. Солнце спряталось за верхушками, в темноту погрузились канатная дорога, лес, белая шапка Асахи и город Саппоро, начиналась безветренная и тихая ночь, по весеннему теплая, а завтра — прекрасное утро, которое им предстояло провести вместе.
Оставалось только одно, последнее дело. Бьякуя вспомнил о блокнотах, которых накопилось больше двадцати штук. Он решил, что пора выбросить их в ближайший контейнер. Они ему больше не нужны.
Автор: Umbridge
Бета: Becky Thatcher
Тема: PWP
Пейринг/Персонажи: Зараки Кенпачи/Кучики Бьякуя
Размер: миди (7,4 тыс. слов)
Жанр: PWP/романс
Рейтинг: NC-17
Дисклеймер: капитаны принадлежат Кубо Тайто
Саммари: Бьякуя начал рисовать восемь месяцев назад, когда умерла его жена
Предупреждения: модерн!АУ
читать дальшеБьякуя начал рисовать восемь месяцев назад, когда умерла его жена. Он рисовал на полях блокнотов и ежедневников, рядом с учебными планами и расписаниями лекций, на обрывках парковочных талонов и на салфетках. Его жизнь менялась, перемены набирали оборот, раскручивались все быстрее, как колеса высоскоростного поезда. Он уволился из Токийского университета и переехал на Хоккайдо, где устроился на факультет Литературы и Права в гораздо менее престижном месте. Некоторые считали, что он хочет избавиться от воспоминаний о Хисане, но они ошибались. Все дело было в драках.
Бьякуя чувствовал, что никогда не станет прежним. И продолжал рисовать: горы, верхушки которых были видны из окон квартиры в любое время суток, сосны и кедры, петли горной автомобильной дороги, окутанные ароматом хвои, прохладную тишину, в которой можно было перевести дух, если выйти из дома часов в пять утра. Он жил один, не заводил романов, не снимал женщин на ночь, не знакомился с мужчинами. Зато рисовал — и тех, и других.
Боль, страх остались в прошлом, Бьякуя не тяготился одиночеством. Выводил на полях лица студентов, вырисовывал их волосы и улыбки, сложенные на столах руки, набрасывал портреты соседки и почтальона. Изводил тонны бумаги, воспроизводя по памяти позы противников, разбитые в кровь кулаки, хищный оскал, вздувшиеся под блестящей от пота кожей узлы мышц. Сжимая в руке карандаш, ручку или перо, Бьякуя успокаивался, выкладывал на бумагу все, что мог выразить только во время боя.
На сорок девятый день после смерти Хисаны, когда поминальные службы закончились, он понял, что уже никогда не сможет жить как раньше. Что-то передвигалось, перестраивалось внутри, когда жену облачали в белое кимоно, когда набивали ватой рот и нос, когда он целую ночь, исполняя обряд, сидел у изголовья под перевернутой ширмой, следил, чтобы горели свечи и курился ладан, и смотрел в ее лицо. Наверное, тогда он дошел до предела, потому что утром, когда почтальон принес ему письма с соболезнованиями от людей, которых Бьякуя даже не помнил, и бесцеремонно сунул их ему в руки, Бьякуя ударил его. Почтальон, — как потом выяснилось, его звали Сасори, — не растерялся и врезал в ответ. Какое-то время они танцевали в прихожей, нанося друг другу удары. Боли не было, только ярость, чистая, острая, как запах пота, как карри в ресторане за углом, бешеная злость на весь мир за то, что Бьякуя потерял своего единственного друга.
Бьякуя опомнился и сразу подумал, что почтальон подаст на него в суд, а еще — как же хорошо, как спокойно, как правильно стало на душе. Возможно, Бьякуя никогда еще не чувствовал себя настолько счастливым.
Он оглядел прихожую: длинные белые конверты с черными лентами разлетелись по ковру, со столика упала телефонная трубка. Рубашка почтальона выбилась из брюк, по белой ткани рассыпались алые пятнышки крови, табличка с именем, приколотая к лацкану порванного пиджака, висела криво.
— Сасори, — прочитал Бьякуя вслух и вытер кровавые сопли бумажным платком. Извиняться не хотелось, но он скорее всего заставил бы себя, если бы в ответ на его злой взгляд, Сасори не ухмыльнулся и не протянул руку.
Бьякуя не был фаталистом, нет, он просто слишком сильно хотел найти выход. На пятидесятый день вечером почтальон снова пришел, но на этот раз без сумки с письмами. Он предложил Бьякуе прогуляться до брошенного консервного завода. Там в холодном цеху устраивали драки.
С того вечера смена места работы стала вопросом времени. Все видели его разбитое лицо, треснувшие губы, перевязанные пальцы, и с каждым днем врать, что он упал в ванной, нарвался на невнимательного велосипедиста или защищался от хулиганов, становилось все бессмысленнее. Когда ректор спросил, в чем дело, Бьякуя не ответил, но утром забронировал билет на скоростной поезд до Хоккайдо.
Процедура перевода заняла несколько недель, к тому времени он присмотрел себе в Саппоро квартиру с видом на вершину Асахи. От нового дома удобно было добираться пешком до кампуса через парк, засаженный пихтами.
Единственным, кого Бьякуя оставил в Токио, был дед, Гинрей. Бьякуя нарисовал его портрет на прощание, но так и не отдал. Дед пожал ему руку, когда двери поезда открылись, хлопнул по плечу и ушел, ничего не спрашивая. Тогда Бьякуя особенно любил его за это.
Полгода пролетели, наполненные прозрачными зарисовками и жаркими набросками тушью, акварелью, пастелью. Бьякуя жил один на сорок пятой улице, тетради и альбомы хранил в ящиках стола, и их накопилось немало. Обзавелся привычками, за которые держался, и ни разу не разочаровался в своем поступке. Каждое утро он покупал у кампуса банку с энергетиком и стакан кофе Старбакс, выпивал кофе, пока шел через университетский сад, а энергетик — перед первой лекцией. Иногда во время прогулки на Бьякую накатывала необъяснимая тревога. Он вдыхал поглубже пахнущий хвоей воздух и, сунув руки в карманы, ускорял шаг. Над ним смыкались густые, тяжелые ветви пихт, под ногами хрустели длинные желтые иглы.
В Токио похожих на удушье приступов тревоги почти не случалось. Жизнь была размеренная и более или менее устроенная, никаких неожиданностей ждать не приходилось. Жена, его вторая и последняя женщина, устраивала Бьякую во всем. Насмешливая, умная, как мужчина, она умела молчать и не мешать, как женщина. Узкобедрая, странная, большеглазая, некрасивая, она всегда казалась Бьякуе особенной. Лишенной всяческих предрассудков. И он старался не расстраивать ее, потому не заводил постоянного любовника.
На Хоккайдо, освободившись от токийских предрассудков, потеряв семью и престижное место, Бьякуя не почувствовал свободы, скорее облегчение. А еще он как будто ждал чего-то. Может поэтому тут тревога накатывала все чаще. Он словно пытался что-то вспомнить, и воспоминание поднималось со дна памяти, касалось поверхности краем, но ускользало, как только Бьякуя протягивал руку. И чаще, чем в Токио, он начал чувствовать свое тело, вспоминать, чего оно хочет. Он мог изобразить на бумаге любую позу в любом месте и в любое время, мог нарисовать сигаретный дым, запах пота, волосы в паху и быстрые объятия в тесной капсуле отеля. Здесь никто не мог запретить ему делать все, что придет в голову, и Бьякуя не чувствовал себя виноватым, когда мастурбировал на собственные рисунки. На бумаге он был свободен.
Так же как и в драке. Правда за полгода он так по-настоящему и не пытался найти, где в Саппоро собираются любители подраться. Слышал что-то о заброшенном спортивном клубе за морским вокзалом, но ни разу не пошел проверить. Понимал — стоит только начать, и очень скоро ему снова придется переезжать, и на этот раз он действительно поменяет все. Так что Бьякуя просто ждал. Что-то должно было случиться.
Когда он первый раз нарисовал Зараки Кенпачи, была среда. Бьякуя точно запомнил этот день, потому что метель обещали уже неделю, а ее все не было, а тут прямо с утра начался настоящий снегопад. Белые хлопья ложились на деревья, дома, машины — все за считанные минуты стало белым, округлым, мягким. Бьякуя не пожалел, что не поехал на машине, а пошел как обычно пешком. Только с едва ощутимым чувством стыда взглянул на припаркованную на стоянке тойоту, засыпанную до крыши, натянул перчатки и направился через снежную стену по обычному маршруту — к корпусам Университета Хоккайдо.
Через полчаса он ворвался в аудиторию, стаскивая с шеи шарф, стряхивая с волос снег, мельком взглянул на группу. В этом семестре он читал у них впервые. Потирая холодные ладони, поднялся на кафедру и начал рассказывать то, что подготовил еще в выходные. Он говорил и говорил, глядя в одну точку в аудитории, а когда прервался, чтобы дать студентам сверить записи, понял, что рисует. И что рисунок почти закончен. Бьякуя с удивлением уставился на изображение, потом захлопнул блокнот и оглядел аудиторию.
Каждая мышца, каждая вена, длинные сухие пальцы, широкие ладони, татуировки и шрамы, свежие и уже поджившие, и совсем старые, белые — Бьякуя сразу понял, кого изобразил. Мгновенное узнавание, как будто Бьякуя встречал его когда-то. Но при этом он был уверен, что они не встречались. Что-то неуловимо знакомое было в Зараки Кенпачи, может быть, в нем совпало все то, что Бьякуе нравилось.
Бьякуя пристально рассматривал его секунды две, а Зараки Кенпачи, тогда еще студент без имени, не смотрел на него, сидел, откинувшись на спинку скамьи, и читал книгу. Бьякуя заставил себя отвести глаза. Он и раньше рисовал студентов, но это были светлые, легкие, невинные наброски. Никогда он не изображал их так, что стоило вспомнить о рисунке, и от возбуждения дрожали руки.
Бьякуя отодвинул блокнот и продолжил лекцию, но то и дело выхватывал взглядом из разноцветного покрывала голов голову студента без имени, чей торс теперь красовался в закрытом блокноте. А когда Зараки Кенпачи наконец посмотрел на него и осклабился, показывая белые острые зубы, Бьякуя не отвернулся.
— Интересная книга? — спросил он с кафедры. — Будьте добры, встаньте, назовите себя.
Студент без имени поднялся, положил книгу на стол и, по-прежнему ухмыляясь, ответил:
— Зараки Кенпачи. Интересней лекции.
— Тогда покиньте аудиторию, — стараясь не усмехнуться в ответ, приказал Бьякуя. Зараки пожал плечами, сунул книгу подмышку и, выскользнув из-за стола, медленно пошел по лестнице вниз. Все молчали, Бьякуя тоже. Сердце глухо било в висках, пока он наблюдал, как Зараки Кенпачи двигается, как тусклое солнце скользит по его стянутым в хвост волосам, по рассеченному шрамом узкому лицу. Зараки спрыгнул с последней ступеньки, поправил сумку на плече, бросил на Бьякую взгляд искоса и вышел из аудитории. Дверь закрылась, скрывая его от группы и от Бьякуи. От сухого резкого хлопка тот словно проснулся и повернулся к студентам. Лекция продолжалась.
У Бьякуи было еще шесть пар, и он провел их все, стараясь не думать о картинке в блокноте и о настоящем Зараки Кенпачи, отложить мысли до вечера. Когда рабочий день закончился, Бьякуя вернулся обычной дорогой через парк, и пока шел, прикидывал, что скажет куратору курса, если Зараки подаст жалобу за то, что его выставили из аудитории. Хотя Бьякуя был готов поспорить на что угодно, что тот так не поступит.
Дома было холодно и тихо, реклама нового сорта колы мелькала через приоткрытые жалюзи, цветные блики ползали по полу и стенам. Бьякуя включил настольную лампу, желтый теплый свет упал на столешницу идеально круглым пятном, едва различимо зажужжало в проводах электричество. Бьякуя достал блокнот из сумки и раскрыл на нужной странице. У него получилось удивительно точно изобразить Зараки, с особенной тщательностью Бьякуя вывел отметины на лице и на руках. «Он боец», — пришло Бьякуе в голову, когда он вел пальцами по небрежно заштрихованной груди. «Нужно привести набросок в порядок», — сказал себе Бьякуя. Вытащил из ящика мелки, потер замерзшие ладони одну о другую и принялся закрашивать. Водя мелом по нарисованной ткани футболки, он думал, что по поджившим ссадинам на костяшках пальцев, по шрамам над губами, по взгляду, движениям Зараки должен был и в нем распознать любителя уличных боев . В Токио завсегдатаи этого «клуба» всегда безошибочно вычисляли друг друга. И если так, то Зараки сделает первый шаг и сделает скоро. Бьякуя отложил мел, стянул брюки вместе с бельем и закрыл глаза. Поглаживая налитую головку, он представил себе, как врезается кулаком в узкое лицо Зараки Кенпачи.
Ни на следующий день, ни через день лекций в группе Зараки у Бьякуи не было. Но он все равно умудрялся натыкаться на своего невнимательного студента то в переходе между корпусами, то во дворе кампуса. Бьякуя замечал, выделял его везде, где тот появлялся, и не только потому, что Зараки сам по себе был заметным, но и потому, что Бьякуя хотел его видеть.
На третий день Бьякуя вел у них теорию права, и на этот раз Зараки книгу не читал, но записывать лекцию тоже не торопился. Просто сидел, скрестив руки на груди и смотрел сверху вниз. Бьякуя больше не поднимал его и не просил выйти, но каждый раз, когда ловил взглядом жесткую ухмылку, хотел рассмеяться сам.
Когда аудитория опустела, Бьякуя подошел к окну. На баскетбольной площадке первокурсники кидали мяч. Полуголые, несмотря на холод, бегали, вытаптывая подтаявший снег. Мяч ударялся о кольца то с одной стороны площадки, то с другой. Бьякуя хотел уже закрыть раму, думая про себя, как же плохо они играют, но тут заметил, что на площадке появился Зараки. Возник, словно из ниоткуда, бросил на краю поля сумку. Легко отобрал мяч у первокурсника, повел до корзины и, подпрыгнув, забил.
Бьякуя сел на подоконник, взял блокнот и карандаш. Зараки играл гораздо лучше остальных, и все его тело жило игрой. Плоский живот, темная полоска волос над поясом джинсов, которую было видно каждый раз, когда задиралась футболка, бедра и обтянутый потрепанными штанами пах — линии ложились легко, как будто кто-то водил его рукой. Бьякуя рисовал быстро, стараясь рассмотреть и запомнить каждую деталь. Движение за движением сплетались в серию длинных бросков и быстрых передач. Зараки двигался стремительно и красиво, как будто танцевал, а не стучал мячом по асфальту. Бьякуя вставил карандаш в петлю блокнота, провел ладонью по натянувшейся ткани брюк. Мысленно он перевернул лист и принялся рисовать обнаженное тело Зараки, как будто уже знал, как оно выглядит: разведенные бедра, поджатые яички, налитая плоть.
Бьякуя соскользнул с подоконника и, опираясь о него бедром, сунул руку за пояс брюк. От болезненного возбуждения его вело, во рту пересохло, сердце колотилось так, что невозможно стало вздохнуть. Зараки забил очередной мяч в корзину, повиснув на кольце, а потом мягко опустился на землю, и Бьякуя судорожно сглотнул, торопливо двигая рукой вверх-вниз, от яичек до головки. Стон застрял в горле, голова кружилась, Бьякуя зажмурился, а когда открыл глаза, Зараки приподнялся на носках и отдал пас одному из первокурсников. Бьякуя дернулся, уронил блокнот. На мгновенье пол уплыл из-под ног, аудитория и двор исчезли. Несколько секунд Бьякуя стоял, упершись свободной рукой в подоконник, и пытался продышаться, потом медленно разогнулся и посмотрел в окно. Зараки уже не играл. Мяч лежал у его ног, а сам он глядел вверх, туда, где стоял Бьякуя. Ему показалось, что Зараки заметил его. Бьякуя сделал шаг назад, быстро вытер руку и застегнулся. Только сейчас он понял, что в любой момент кто-нибудь мог войти, пока он мастурбировал, но ни страха, ни стыда не испытал. Подобрал блокнот, с усмешкой взглянул на то, что изобразил, захлопнул обложку и вышел в коридор.
***
К ночи неожиданно потеплело, снег начал таять. Капало с крыш, капли талой воды, похожие на прозрачные стеклянные шарики, блестели на ветках, мокрые хлопья падали сверху, прямо с темно-бордового неба. Волны дрожащего рыжего света от фонарей и фар бились о стены, отражались в квадратах окон. Оглядывая высвеченный рыжим фасад, Бьякуя снова почувствовал приступ беспричинной тревоги. На этот раз неожиданно сильной, настолько, что Бьякуя с трудом заставил себя идти дальше.
У лестницы маячила черная высокая фигура, и чем ближе Бьякуя подходил, тем очевиднее становилось — это Зараки. Тот поднялся со ступеней, перекинул сумку за спину — широкий ремень лег между темневшими через майку сосками. Бьякуя остановился, сунул указательный палец в кольцо брелка. Тревога, взвившаяся было до верхней планки, неожиданно схлынула.
— Добрый вечер, — проговорил он, глядя снизу вверх на Зараки. Тот вытащил руки из карманов, помолчал, пожевал зубочистку.
— Добрый, — выговорил наконец. — А вы круто рисуете, профессор.
Бьякуя ухмыльнулся, пытаясь вспомнить, когда Зараки видел рисунки.
— Да, неплохо. Что-то еще?
Зараки передернул плечами, и Бьякуя невольно зацепился взглядом за красную полосу от ремня на шее.
— Закрытый спортивный клуб Саппоро у порта Ишикариваши, сегодня в одиннадцать, — протянул он тихо — его низкий хриплый голос задевал что-то в груди, возбуждая и раздражая. Бьякуя кивнул, уже зная, что его ждет. Будь что будет. Зараки сунул руки в карманы, оглядел его с ног до головы, как будто прикидывал, не ошибся ли, и, не спеша, пошел прочь. А Бьякуя остался у подъезда и смотрел, как тает в ночном золотистом тумане высокая фигура Зараки, и боролся с желанием его окликнуть. Когда же тот пропал из виду, взглянул на часы — есть время принять ванну и переодеться. Он успеет.
Бьякуя отпустил такси там, где улица сливалась с набережной, сунул руки в карманы куртки и огляделся. Море с тревожным рокотом билось о каменную кладку парапета, ледяной ветер пробирался за воротник и трепал волосы. Пахло морской водой, соль оседала на губах. В бордовом небе скользили полосы огней с причала, разрезали тишину и замирали у горизонта протяжные гудки кораблей. Здание спортклуба распласталось за морским вокзалом, бок о бок с бюро по аренде яхт и катеров. К нему от набережной вела узкая лестница с высокими металлическими перилами, Бьякуя быстро поднялся по ней до пустой парковки и пошел прямо к главному входу.
У дверей курил человек. Расслабленно привалился плечом к колонне, стряхивал пепел на плиты и ждал, пока Бьякуя приблизится. А когда тот возник перед ним, затушил окурок носком ботинка и ухмыльнулся.
— Меня пригласил Зараки Кенпачи, — сказал ему Бьякуя вместо приветствия. Человек посвятил ему в лицо фонарем и кивнул.
— Сейчас кликну, — исчез внутри клуба. Бьякуя приготовился к долгому ожиданию, но не прошло и минуты, когда охранник привел Зараки.
— Идем, — бросил тот, пропуская его в холл. Внутри было почти также холодно и сыро, как на улице, запах известки и плесени ударил в ноздри. Холодный желтый свет луны падал через грязные стекла, заливал облупившиеся скамейки, пол, покрытый песком, окурками и обрывками листовок.
Бьякуя и Зараки молчали, связанные общим предвкушением, одурманенные возбуждением перед битвой, как монахи перед молитвой. Разговаривать сейчас было бы грехом. Они поднялись по лестнице на площадку. Под ногами скрипел песок. Зараки с Бьякуей обошли неработающие лифты, прошли через раздевалку и спустились к осушенному бассейну. Их шаги гулким эхом ударялись о стены, мешаясь с голосами зрителей и глухими звуками ударов.
— Бей, бей! Захват! Еще! Ааааа!
Мощные переносные прожекторы освещали только тех, кто дрался внизу, свет сочился между ног людей, обступивших бассейн, было холодно, но от разгоряченных тел поднимался пар, пахло алкоголем, потом и хлоркой.
— Давай! Давай! — скандировали зрители.
Зараки протиснулся поближе к краю, остановился у металлических перил. Бьякуя встал рядом и посмотрел вниз. Вокруг него шептали, кричали, спорили, но он не вслушивался в разговоры, все его внимание сейчас было там, где на выложенном голубой плиткой дне бассейна, освещенные сверху прожекторами, сцепились двое бойцов. Оба уже были без рубашек, блестящие от пота и красные от крови, лежали, обнявшись на скользком полу. Один стиснул другого бедрами, удерживал голову в захвате, а тот, сплевывая кровь, пытался ударить его кулаком в лицо. Раз, другой ничего не получалось, а когда он вдруг вывернулся и впечатал противнику промеж глаз, все вокруг дружно заорали, подбадривая.
— Этот чувак побил Большого Ямаши, — раздался шепот у самого уха. Бьякуя обернулся, рядом с ним стоял мужчина в очках и улыбался весело. — Честное слово, он непобедим! — очкарик расхохотался, а Бьякуя только рассеянно кивнул, он чувствовал, как внутри поднимается радостное возбуждение. Вот оно, наконец. Как будто он не ел полгода, а тут его накормили досыта. Хотелось драки, хотелось бить, бить, бить, пока в голове не зашумит и перед глазами не потемнеет, бить так, чтобы вышло все: боль, страх, сомнения. Драка всегда казалась ему чем-то сродни близости, тело к телу до судорог, до полной отключки. «Идеальная страсть», — подумал Бьякуя с улыбкой. Он плавился в пропитавших воздух парах адреналина и ждал, когда очередь дойдет до него.
— Говорят, он побьет любого… — глухо звучало в ушах.
— Стоп! — заорал тот, что минуту назад удачно вывернулся из захвата. Теперь он снова лежал лицом в пол. Победитель выпустил его локоть, вскочил, пошатнулся, но удержался на ногах и вскинул руки в победном жесте. Ему зааплодировали.
— Эй! Я привел новичка! — заорал Зараки.
Тишина наступила мгновенно, как будто выключили звук. Все молчали, глядя на него, а потом так же вдруг закричали и захлопали Зараки, который поднял руки и приветствовал их. Бьякуя прекрасно знал правила и знал, что нужно делать дальше, и когда Зараки ловко скользнул по лестнице на дно бассейна, спустился следом за ним.
Куртка вместе с ключами, кошельком и телефоном осталась в руках у очкарика, но Бьякуя не волновался. В таких местах не принято было воровать.
Сердце быстро колотилось о ребра, в паху стало тесно, а в голове как никогда ясно. Он весь сосредоточился на драке.
Сверху обрушился новый шквал аплодисментов.
— Свирепый Зараки, — объявил самопровозглашенный рефери. — И новичок! Как тебя зовут?
— Бьякуя, — представился Бьякуя, и рефери тут же повторил его имя.
Зараки осклабился.
— Готов? — рыкнул коротко, прохаживаясь вдоль стенки — три шага влево, три вправо. Двигался медленно и плавно, бросая на Бьякую взгляды искоса, словно примеривался перед броском. Бьякуя коротко кивнул. Между ними натянулась невидимая нить, грубая, жесткая, пропитанная скопившейся в воздухе солью.
Рефери поднял руку.
— Правила знаете, если один скажет «стоп», другой прекращает. А так никаких правил! — и разрубил кистью воздух. Бой начался. Бьякуя медленно закатал рукава рубашки, не сводя глаз с Зараки. А тот не спешил нападать. Остановился, сжимая и разжимая пальцы, оглядывая его с головы до ног, ощупывая взглядом. Бьякуя тоже выжидал, чувствовал, что поймет, когда будет пора. Он рассматривал Зараки, стараясь запомнить каждую его черту, каждое движение, даже самое незначительное, чтобы потом нарисовать для себя. Но в какой-то момент ожидание закончилось. Они одновременно уставились друг другу в глаза, сцепились взглядами, и в ту же секунду бросились вперед.
Кулаком в живот — короткий апперкот был тут единственным верным ударом. Зараки ответил хуком в скулу. Бьякуя закрылся, ушел под руку, попытался ударить сзади, но получил локтем между лопаток. Дернулся вперед, клацнул зубами, так что кровь наполнила рот и на языке стало солоно. На мгновение в глазах потемнело, но Бьякуя удержался и, когда Зараки попытался сбить его с ног, развернулся и первый ударил по коленям. Тот едва не рухнул вперед, на него, и вдруг накинулся, захватив в крюк, прижал к себе. Бьякуя врезал ему локтем поддых, и они оба упали на скользкий пол бассейна. Рука Зараки давила под подбородок, ботинки скрипели по плитке, ноги переплелись. Бьякуя резко ударил его пяткой по голени, прямо по кости. Зараки слегка ослабил хватку, зарычал ему на ухо. Скулу обожгло, Бьякуя дернулся, вывернулся из захвата и вскочил. Сердце колотилось в груди и в паху, в висках, отсчитывало пульс от десяти до одного. Бьякуя тряхнул головой, пошатнулся, и тут Зараки снова сбил его с ног. Еще несколько минут они катались по полу, осыпая друг друга ударами — коленом в бок, локтем по ребрам...
— Стоп!
Зараки лежал под ним, и Бьякуя не поверил своим ушам, когда услышал его голос.
— Ты еще не выдохся.
— Стоп, — повторил Зараки ему в лицо, и Бьякуя подавился словами, которые хотел сказать. Оглушенный шумом крови в ушах, он поднялся на ноги и протянул руку Зараки.
— Спасибо, — ухмыльнулся тот и ухватился крепко.
Рев обрушился на них сверху, и Бьякуя тоже заорал, вскидывая окровавленные кулаки. Их просили биться еще, довести дело до нокаута, драться, драться, снова и снова. Но Зараки молча пошел к лестнице, и Бьякуя направился за ним. Руки скользили по металлическим перекладинам, тело казалось легким, а ноги — пружинами. Бьякуя выбрался на бортик, вытер кровь рукавом и рассмеялся.
Следующий бой объявили через несколько минут.
Кое-как умывшись водой из бутылки, которую одолжил ему очкарик, Бьякуя присел на тумбу для прыжков, чтобы посмотреть следующий бой. Кто-то накинул куртку ему на плечи, но он даже не заметил, когда это случилось.
— Профессор, — Зараки подсел к нему, запихивая деньги в карман узких джинсов. — Выиграл немного, твоя половина.
Бьякуя снова тихо рассмеялся, взял влажную смятую бумажку и убрал в куртку.
— Посмотрим еще один и пойдем? — спросил он, отворачиваясь. Зараки пихнул ему в руку горлышко бутылки.
— Угощайся.
Бьякуя кивнул, не глядя на него, и открутил крышку. Темное пиво горчило, в животе стало тепло. Внизу дрались другие бойцы, но Бьякуя больше не кричал. Тревога снова вернулась, горячая и волнующая, совсем не такая, как обычно.
— Ты будешь драться еще? — спросил он, когда бой закончился нокаутом и рефери начал приводить в чувства поверженного бойца.
— Сегодня нет, — пожал плечами Зараки. — Нельзя.
Больше они не сказали друг другу ни слова. Сидели рядом, соприкасаясь локтями и коленями, и смотрели, как кровь брызгами разлетается по кафелю.
Спортклуб закрыли во втором часу ночи. Люди потянулись к выходу, тут и там раздавались взрывы хохота, бойцы громко обсуждали, какая драка лучше. Бьякуя и Зараки первыми вышли в прохладный сырой воздух порта. Пахло рыбой и морем.
— Часто ты тут бываешь? — спросил Бьякуя, пиная носком ботинка крупинки гравия.
— Через день. Надо же когда-то учиться, — ответил Зараки. Он шел рядом, сунув руки в карманы, и Бьякуя хотел многое у него спросить про его настоящую жизнь. Кто он, откуда, зачем дерется? Но молчал, не хотел разрушать неудачным вопросом нечто неуловимое, что установилось между ними с первой встречи.
Луна спряталась за облаками, морось прекратилась. Зараки и Бьякуя вышли на набережную, прогулялись до порта, и там Бьякуя с трудом уговорил таксиста отвезти их на сорок пятую. В машине пахло кофейным ароматизатором и сигаретами, таксист то и дело бросал недовольные взгляды в зеркало заднего вида, включал и выключал климат контроль и хмурился. Возможно, решал, не стоит ли сообщить о них в полицию. Играла западная музыка, женщина пела на непонятном языке медленную песню. Бьякуя смотрел в окно, на бегущие прочь огни, не думая ни о чем и ничего не пытаясь предугадать.
Таксист высадил их на пустой парковке за домом Бьякуи и торопливо убрался.
— Черт, хорошая ночь, — Зараки потянулся с хрустом, почесал живот, порылся в карманах куртки и вздохнул.
— Бросил курить, а захотелось.
— Хорошо, что бросил, — ответил ему Бьякуя и добавил, помолчав: — Идем ко мне.
Зараки кивнул.
— Ну идем.
Не задал ни одного вопроса, не удивился и не отказался, просто развернулся и пошел через стоянку к его дому. Глядя Зараки в спину, Бьякуя поймал себя на том, что улыбается.
—Учеба — занятие не дешевое, и не похоже, что тебе платят государственную стипендию. Зачем ты учишься? — спросил Бьякуя, когда Зараки сбросил с ног растоптанные грязные кроссовки и распрямился в его маленькой прихожей. В теплом свете встроенных ламп он казался восхитительно загорелым, крепким и высоким, заслонял собой узкий проем коридора.
— Надо, — пожал плечами Зараки и, ухмыльнувшись, потер затылок. — Куда идти?
Его черты были грубоватыми, но еще по-детски сглаженными. Зараки Кенпачи недавно исполнилось двадцать три года, и когда он топтался у двери, не решаясь войти, то выглядел ровно на эти свои двадцать три. Но стоило Бьякуе посмотреть ему в глаза, сразу казалось, что тот гораздо старше.
— Спальня там, а там — гостиная, — показал он, заходя в ванную, чтобы набрать воду. — Не хочешь рассказывать?
— За меня заплатила… одна женщина. Она мне как мать. Я ей обещал, — протянул Зараки. Ему явно тяжело было говорить об этом, и Бьякуя больше не стал спрашивать. Потрогал пальцами воду и вышел, закрыв за собой дверь.
— Осталось чуть больше года, — Бьякуя остановился в дверях спальни. Зараки без стеснения разглядывал меч, который Бьякуе подарил отец. Бьякуя иногда упражнялся с ним, вспоминая основы кендо. Ему всегда нравилось ощущение рукояти в руке, блеск искусно сделанной гравировки в основании клинка.
— Нравится?
— Прикольная штука, — отозвался Зараки, снимая меч с подставки, подержал в руках, погладил. Длинные, разбитые пальцы скользили по ножнам почти нежно, и Бьякуя невольно задержал дыхание.
Зараки осторожно потянул за рукоять, внимательно рассмотрел клинок, обвел ногтем буквы, сплетенные в слова «вишневый цвет», и, вставив обратно, бережно устроил на подставке.
— Хотел бы я себе такой, — ухмыльнулся он, потом поднялся, развернулся к столу и взял в руки фотографию Хисаны в деревянной крашеной рамке.
— Красивая. Твоя?
Бьякуя с интересом наблюдал за ним. Странно было видеть фотографию женщины, с которой когда-то спал, в руках Зараки. Женщины, на которой женился под давлением семьи, но которую, несмотря ни на что, любил. Как умел.
— Бывшая жена, умерла чуть меньше года назад.
Зараки кивнул, не извинился, но больше не спрашивал про Хисану, как будто тут же забыл о ней, поставил фотографию обратно и потянулся за блокнотом.
— Я набрал воды. Иди помойся, пока не остыла, — Бьякуя отвернулся, достал из шкафа полотенце и кинул ему.
— Хорошо, — Зараки не спорил, положил блокнот, подобрал полотенце и скрылся в коридоре.
Бьякуя стащил через голову рваную футболку и потянулся. Было полчетвертого утра, спать не хотелось. Тело гудело от возбуждения, он не чувствовал ни смущения, ни страха. Знал, что должно случиться, и знал, что будет, если об этом узнают в университете. Что ж, оно того стоит. Пусть даже у него будет одно это утро. Он взглянул за окно, на вершину Асахи в чернильном небе. В голове не осталось ни одной мысли, только звенящая пустота и отпечатки рисунков под веками. Бьякуя резко задвинул жалюзи.
Свежая юката лежала в ванной на корзине для белья. Бьякуя разделся в комнате и вошел, чтобы умыться и переодеться. Зараки сидел в ванне, неловкий, угловатый, худой и длинный, широко разведенные колени торчали из воды. Он вымыл и пригладил длинные, до плеч, волосы и сосредоточенно переливал из ладони в ладонь теплую воду. Когда Бьякуя прикрыл за собой дверь, Зараки обернулся.
— Вода не остыла? — спросил Бьякуя, чтобы заполнить паузу. Ему вдруг стало трудно дышать, и молчание показалось тягостным и душным. А Зараки все это время смотрел на него, не отрываясь, и только спустя бесконечность бросил короткое:
— Нет.
Бьякуя повернулся к нему спиной и взглянул на себя в зеркало. На скуле расплывался кровоподтек, губа треснула, на подбородке и около носа засохла кровь. Бьякуя принялся осторожно оттирать ее, ловя в отражении профиль Зараки, его длинные пальцы, острые колени. Захотелось наклониться и поцеловать их. Бьякуя даже мог представить, что на вкус они будут солоноватыми, а пахнуть будут мылом. Он снова перевел взгляд на свое отражение, сдернул шнурок, распуская волосы, а потом закрылся в душевой кабинке, чтобы хоть на несколько минут дать себе передышку. А вымывшись, вытерся, швырнул полотенце в корзину для грязного белья и вышел, плотно прикрыв за собой дверь.
Любая мысль упиралась в то, чем должно было продолжиться сегодняшнее утро. Бьякую охватила непреодолимая тяга узнать о Зараки все, покопаться в его жизни, стать ее частью. Он ухмыльнулся, облизнул пересохшие губы и быстро раскатал футон.
— Эй, профессор, куда мне теперь?
Бьякуя обернулся — Зараки стоял в дверном проеме, совершенно голый, и тер полотенцем волосы. Бьякуя оглядел его, скользнул взглядом от пальцев ног до крупного полувозбужденного члена, по животу и груди, через полоски шрамов и ссадин к лицу, не пытаясь скрыть интерес.
— Садись.
Зараки кивнул, поискал, куда деть полотенце, ничего не придумал и, сжимая его в руках, устроился на футоне. Бьякуя достал из шкафа заживляющую мазь, сел у Зараки за спиной, выдавил белую вонючую субстанцию на пальцы.
— Будет щипать, — предупредил, старательно выговаривая слова. Собственный голос слушался с трудом, но все же Бьякуе удавалось говорить почти спокойно. Он коснулся измазанными пальцами плеча. Зараки дернулся.
— Больно? — удивился Бьякуя, но тот только хмыкнул в ответ.
— Дальше давай.
Послушавшись, Бьякуя принялся мазать глубокую ссадину на плече. Кожа вокруг припухла и пылала, и Бьякуя не сдержался, коснулся ее губами. Это произошло само собой, он даже не успел подумать, просто сделал, и только потом понял, что целует уже и выступающий позвонок, и свежий порез. На языке и губах остался привкус крови и мази, Бьякуя облизнул их, пытаясь придумать оправдание своему поступку, но в голове было пусто.
— Ну что вы там? — Зараки повел плечами, не повернулся. В его голосе Бьякуе снова почудилась неловкость.
— Мы опять на вы? — он глухо ухмыльнулся, подвинулся ближе и уткнулся губами в жесткие волосы. Тюбик с мазью откатился в сторону, Бьякуя провел ладонью по животу Зараки к паху, замирая от возбуждения и страха. Коснулся уже налитой крупной головки, сжал, двинул кистью вниз-вверх. Зараки хрипло выдохнул, дернул бедрами ему в кулак. От него пахло водой и мылом, и от этого запаха кружилась голова. Бьякуя сжал пальцами свой член, чтобы не кончить прямо так, подвинулся ближе и коснулся шеи Зараки губами, прихватил зубами кожу. Она была чуть солоноватая на вкус, как воздух в порту, и Бьякуя закрыл глаза, пробуя ее снова и снова. Зараки тихо зарычал, стискивая пальцами его пальцы. Бьякуя развел колени. Головка члена уперлась Зараки в спину.
Зараки не выдержал первым. Развернулся и схватил Бьякую за шею, прижался ртом к его губам. Не поцеловал, а врезался, и Бьякуя почувствовал резкий укол боли и привкус крови во рту — рана опять разошлась.
Они повалились на футон, сцепились как несколько часов назад на дне бассейна. Бедра в бедра, до боли, не остановиться, иначе взорвешься. Боль от возбуждения сливалась с наслаждением. Бьякуя быстро двигал рукой, так что кисть сводило. Уже не целуясь, потому что не хватало воздуха, чтобы дышать. Еще немного, пара секунд, и Зараки кончил, пачкая спермой его пальцы. Бьякуя застонал, затормозил за мгновение до оргазма, но Зараки не дал ему опомниться, скатился вниз и взял в рот, глубоко, до упора. Сосал он быстро и грубо, но Бьякуе и не хотелось другого. Стоило Зараки пару раз вобрать член до горла, Бьякуя кончил, дергаясь, изливаясь ему в рот.
Постепенно его отпускало. Он открыл глаза и увидел, как Зараки вытирает губы полотенцем и ложится рядом. Говорить не хотелось. Бьякуя развернулся, прижал ладонь к его паху, обводя пальцами все еще твердый член и поглаживая под яичками. Зараки потянулся к нему, глядя глаза в глаза, коснулся губ языком. В голове все еще шумело. Бьякуя приоткрыл рот, впуская его, двинул рукой между ягодиц. Зараки широко развел колени, подался на его пальцы, открылся. Без стыда, без страха, как будто так и должно быть. Бьякуя лег на него, продолжая целовать, и погладил пальцами вход. Зараки хрипло выдохнул ему в рот, стиснул бедра так, что стало больно, заставляя его высвободить руку. Головка скользнула между ягодиц, Бьякуя прижался к Зараки и, просунув колено между его бедер, достал тюбик смазки из прикроватного столика. Руки дрожали, и Бьякуя с трудом сумел унять эту дрожь. Пара капель на пальцы, он просунул руку между их телами, размазал прохладный гель по члену и высвободил руку. Ему все еще казалось, что это сон, но не было возможности остановиться и подумать.
Сейчас все доводы, все логические построения были бесконечно далеко и не имели на него никакого влияния. Бьякуя резко двинул бедрами, входя до упора, навалился, рванулся, застонал в губы Зараки, и тот направил его, подаваясь навстречу, и ухмыльнулся, смаргивая пот.
Бьякуя замер. Ему захотелось запомнить эту ухмылку, сфотографировать, записать на подкорку, чтобы потом воспроизвести множество раз, чтобы оставить ее себе. Он посмотрел Зараки в глаза, пытаясь понять, не делает ли ему больно, но тот только сильнее надавил на ягодицы, чтобы не останавливался. Бьякуя двинулся раз другой, приноравливаясь, а потом начал вбиваться все быстрее, придерживая Зараки за бедра, врезаясь в него, сливаясь с ним. Зараки выгнулся с хрипом, стиснул зубы. Бьякуя смотрел ему в лицо и видел каждую черту необыкновенно ярко и четко. Широко открытые зеленые глаза, нос, шрам через бровь, зрачки — во всю радужку, оскал, разбитые губы. Он не мог остановиться, его несло и крутило, в голове мутилось. Но если бы мог, то навсегда сохранил бы это мгновение чистой страсти, когда все остальное переставало иметь значение. Были только они, только движения, звуки, непристойные и сладкие, запахи и напряжение, чудовищное, до взрыва. Бьякуя чувствовал, как костяшки пальцев Зараки царапают его, как тот дрочит, не сводя с него взгляда. Он не сдержался, застонал, прикусил губу, утыкаясь лбом в лоб Зараки. Тот рассмеялся низко, глухо и выплеснулся себе на живот, дернув бедрами.
Бьякуя очнулся, когда заработал будильник. Он так и уснул, или нет, выключился, лежа на Зараки между широко раздвинутых ног. И сейчас тот лениво сквозь дрему гладил его спину. Бьякуя потерся о его бедро, жар, тягучий и сонный, разливался в паху. Бьякуя застонал, скользя пальцами по горячей влажной от пота коже. У них еще было время, целых двадцать минут. Бьякуя согнул ноги в коленях, развел ягодицы, направляя член Зараки в себя. Боль немного отрезвила, но потом, когда Зараки двинул бедрами, острое удовольствие хлынуло по ногам до самых пальцев, взорвалось жаром в груди. Бьякуя задохнулся, выпрямился, выгнулся, опускаясь еще немного, и еще, пока не впустил его полностью. Потом приподнялся, и снова опустился. Собственный член немного опал, но теперь снова торчал твердый до боли, хотелось коснуться себя, но Бьякуя чувствовал, что тогда сразу кончит, а ему надо было потянуть немного. В голове звенело, не осталось ни мыслей, ни слов. Зараки стиснул его колени, развел шире, замер, рассматривая. Провел пальцами по животу, по волосам в паху, погладил яички. Бьякуя наблюдал за ним, поджимаясь от каждого движения, ни о чем не спрашивал, ничего не просил. Зараки потрогал его головку, надавил на открытую темную дырочку, прошелся вниз, потом вверх. Бьякуя вздрогнул, судорожно выдохнул. Зараки погладил его соски, сжал и снова погладил.
— Хорошо, а, профессор? — ухмыльнулся хрипло. Бьякуя хмурился, ответить не получалось. Потому что сухой язык не поворачивался во рту. Тогда Зараки перестал ухмыляться и вздернул бедра. Бьякуя застонал, тихо, сквозь зубы, сильнее прижимаясь к нему ягодицами. Схватил его за запястье, чтобы не убирал руку. Зараки дрочил ему и смотрел, то на его лицо, то на торчащие соски, то снова в глаза, и Бьякуя не отпускал его взгляда, вцепился в бедра, быстро поднимаясь и опускаясь на нем, так что ноги сводило. И не прекращая двигаться, кончил. Его словно выбило из собственного тела, закрутило, отбросило куда-то далеко, он не мог разобрать куда, не мог вспомнить, кто он. А потом все вдруг вернулось, накрыло прохладой и пустотой. Бьякуя упал на грудь Зараки и затих, пытаясь отдышаться.
— Давай умываться, — коротко бросил он, когда голова перестала кружиться и сердце успокоилось.
Зараки неопределенно качнул головой и нехотя разжал руки.
— Хотя стой… — уже сидя рядом с ним на футоне, Бьякуя вспомнил. Быстро поднялся и взял со стола блокнот. — У нас осталось пять минут. Разреши, я тебя нарисую?
Зараки кивнул. Бледно-розовый свет сочился между жалюзи, оседая на его блестящей от пота коже, на черных густых волосах. Линии ложились как будто сами собой, словно Бьякуя не рисовал, а обводил чей-то рисунок, сделанный задолго до того, как они встретились.
По дороге в университет они не разговаривали . Зараки мычал себе под нос какую-то песенку, Бьякуя слушал и улыбался, подставляя лицо ледяному ветру.
В холле Зараки махнул Бьякуе рукой и отправился на лекцию, а тот поднялся на третий этаж, читать теорию права своей группе. Синяк на скуле налился сиреневым, и скрыть его не представлялось возможным. Бьякуя и не пытался. Так или иначе, он был готов к любому исходу. Он сел за стол, игнорируя удивленные взгляды студентов, открыл блокнот. За окном плыл туман, от недосыпа все казалось нереальным, даже то, что случилось с ним утром. Бьякуя захлопнул блокнот и убрал в сумку.
Вечером того же дня он зашел в информационный отдел и внимательно изучил личное дело Зараки Кенпачи. Читая, Бьякуя как будто погружался в его жизнь, сливался с ней, становился частью человека, к которому его так отчаянно влекло. Он закрыл глаза, представил себе Зараки в той его футболке с рукавами, представил шрамы у него на лице, перемотанные пальцы, член, сжатый в кулаке, и ему огромного труда стоило справиться с накатившим возбуждением. Ладони вспотели, Бьякуя незаметно вытер их бумажной салфеткой, посидел за компьютером несколько минут, чтобы успокоиться, и только тогда поднялся. Ему было мало того, что он прочитал в файле. Мало одной ночи на двоих, отчаянно мало.
На следующий день лекций у Зараки Бьякуя не читал и от тоски нарисовал картинку в блокноте — Зараки сидит, наклонившись к столешнице, одной рукой пишет, другой ласкает себя под столом. Бьякуя долго обводил контуры карандашом, точно воспроизводил новые шрамы, синяки и кровоподтеки, растягивая возбуждение, а потом вдруг разозлился на себя и смял листок.
Ночь они провели вместе. Зараки просто пришел к нему, принес саке и лапшу в коробке, а когда Бьякуя пропустил его в прихожую, стряхнул с ног кроссовки и спросил, какая у них на сегодня программа. Так они начали встречаться.
Зараки жил в общежитии кампуса, но почти не бывал там. К семинарам готовился на лекциях или в те вечера, которые не проводил в спортклубе, а когда не дрался, просто гулял, забредая иногда далеко в горы. Бьякуя стал гулять с ним, смотреть бои и иногда драться, когда заживали старые раны. Он отлично понимал, что их связь и их общее увлечение долго скрывать не получится. Правда им повезло, и с декабря по январь выпала неделя каникул, но потом снова начались лекции. И когда Бьякуя читал у Зараки, он не мог не ловить его взгляд, а Зараки каждый раз ухмылялся ему. Бьякуя знал, что так будет. Надежда, яростная, яркая, первый раз за долгое время ожила и разрасталась все больше. Надежда изменить все раз и навсегда так, как действительно хотел Бьякуя.
Теперь он рисовал только Зараки, рисовал постоянно, много, блокноты кончались через пару дней после того, как он открывал их. Он рисовал Зараки за столом с коробкой лапши, рисовал на дне бассейна в окровавленной футболке и на парапете над серой водой. Рисовал, как они трахаются в закрытом туалете в спортклубе, наплевав на то, что кто-нибудь может застукать их. Как идут по тропинке между старых желтых сосен и смотрят на канатную дорогу, и как Зараки читает учебник, развалившись на его футоне. Блокноты приходилось покупать так часто, что в конце концов Бьякуя стал приобретать сразу несколько.
Зараки однажды спросил, не боится ли он, что в конце концов его попросят уйти, или даже выгонят со скандалом. Бьякуя ответил, что не боится и что его это волнует меньше всего.
***
Бьякуя не удивился, когда получил приказ от Президента Университета явиться для личного разговора. Письмо пришло по электронной почте, не на официальном бланке. Бьякуя решил, что затевать скандал Университет не собирается, а возможно, Президент уже давно наслышан обо всем и просто ждал конца учебного года. Потому что ни у кого никогда не может быть ничего своего, личного, только для себя. Все всегда знают все, про того, кто пытается оставить для себя немного пространства. Бьякуя стер сообщение и выключил компьютер. Он не чувствовал ничего, внутри было пусто и странно. Понимал, что его попросят уйти и придется уехать из города, завязать с преподаванием и искать другие способы зарабатывать. Что переезд — серьезный шаг, и его не возьмут никуда с таким послужным списком. Останется только вести консультации через интернет и драться, получая прибыль от ставок. Об этом он не жалел, он даже хотел так жить. Ему было невыносимо только одно, что теперь они с Зараки больше не смогут видеться так часто, как видятся сейчас. И в конце концов все закончится.
Бьякуя не хотел думать об этом, он хотел верить, что у них сложится иначе. Он отправится в другое место, придумает, как жить дальше, а Зараки всегда сможет найти его, если решится.
Бьякуя погасил в комнате свет, накинул куртку и спустился на улицу, где уже ждал Зараки.
***
— Молодость… — вздохнул Кераку Шунсуй, Президент Университета Хоккайдо. Он внимательно следил, как Бьякуя кланяется, как идет через просторный кабинет к столу, как садится в обитое мягкой кожей кресло — словно пытался заглянуть внутрь него и понять, почему Бьякуя поступал так, как поступал. Бьякуя молчал и ждал, что Кераку выдаст дальше.
— Хочется всего нового, необычного, — продолжал тот, постукивая пальцами по столу и улыбаясь. От этой улыбки хотелось закрыться, спрятаться поглубже и подальше, но Бьякуя смотрел ему в глаза, так и не произнеся ни слова.
— Не подумайте, что мы осуждаем. Ни в коем случае! — Кераку замахал руками, засмеялся. — Да и скандалы нам ни к чему, вашему знаменитому деду, думаю, тоже. Вы меня понимаете, Кучики?
— Да, господин Президент, — холодно отозвался Бьякуя. Кераку кивнул.
— Хорошо. Мы с вами живем в консервативном обществе, а уж университеты — самые что ни на есть ревностные хранители даже дурацких традиций. Не объясняйте ничего, не надо, — он перестал улыбаться и, откинувшись на спинку кресла, посмотрел Бьякуе в глаза.
— Просто мне кажется, преподавание — это не ваше. Согласны?
— Да, господин Президент, — отчеканил Бьякуя и положил на стол оформленное по всем правилам заявление. — Прошу вас подписать.
Кераку покачал головой, взял бумагу, долго читал, бегая взглядом по строчкам. Потом аккуратно опустил документ на обитую сукном столешницу.
— Хорошо, что вы не обиделись, — пробормотал с ухмылкой, вырисовывая подпись под строчками текста. Бьякуя отвернулся и посмотрел в окно, на черневшие сквозь клубы тумана склоны гор, на темную полосу леса на бледном снежном небе. И ему захотелось оказаться там, под тяжелыми лапами сосен, набрать в ладони снега и уткнуться в него лицом.
— Всего хорошего, Кучики. Передайте вашему деду, уважаемому господину Кучики Гинрею, что его работы до сих пор актуальны.
Бьякуя снова повернулся к нему и кивнул.
— Да, господин Президент. Я могу идти?
Тот кивнул и поклонился в ответ на поклон, когда Бьякуя встал.
***
Бьякуя оставался в Саппоро еще две недели, пока готовили документы. Зараки он ничего не сказал, не хотел отвлекать от учебы, которая только началась, а еще не хотел навязывать ему свое решение уехать. Иногда ему казалось, что надо было признаться, выложить все и ждать, как тот поступит. Но потом Бьякуя вспоминал слова Зараки про женщину, ту, что ему как мать и оплатила обучение, и что Зараки обещал ей доучиться, и продолжал молчать. У каждого из них были свои обещания. Бьякуя обещал себе уехать и начать все с нуля, в новом месте, в новом деле.
Вечером восьмого апреля он собрал вещи и выкатил чемодан на колесиках на террасу третьего этажа. Только-только начала цвести сакура и во дворе едва различимо пахло вишневым цветом. От запаха во рту горчило, Бьякуя вздохнул поглубже, еще несколько секунд полюбовался на розовые шапки деревьев, высаженных вдоль сорок пятой улицы, а потом покатил чемодан вниз. Уже смеркалось, сумерки опускались на город, и в призрачном свете ему почудилась темная высокая фигура у подъезда. Бьякуя тряхнул головой. Не надо мучить себя, лишние минуты ничего не изменят. Он довез чемодан до машины, швырнул в багажник, звякнул брелком. Двери открылись.
На заднем сидении развалился Зараки.
— Так и знал, что решишь свалить тайком, — хмыкнул он, выпрямляясь и потирая шею.
— Как машину вскрыл? — Бьякуя сел за руль, поглядел в зеркало заднего вида. На сидении рядом с Зараки стояла довольно грязная спортивная сумка. О том, как тот узнал об увольнении, спрашивать не стоило. И так ясно, что это сейчас обсуждал весь Университет.
— Вонючая у тебя отдушка… — проигнорировал вопрос Зараки.
— А как же та женщина, которая тебе как мать? — тут же снова спросил Бьякуя.
— Она поняла бы, — откликнулся Зараки, закинул руки за голову и закрыл глаза. — Я подремлю пока, идет?
На душе стало легко и чисто, Бьякуя улыбнулся отражению своего неожиданного пассажира.
— Ты даже не знаешь, куда я еду. Я и сам не знаю.
— Да и насрать. Погнали. И музыку включи.
Бьякуя кивнул и нажал на кнопку магнитолы. Под звуки старой песни про горы и дорогу машина тронулась с места. Солнце спряталось за верхушками, в темноту погрузились канатная дорога, лес, белая шапка Асахи и город Саппоро, начиналась безветренная и тихая ночь, по весеннему теплая, а завтра — прекрасное утро, которое им предстояло провести вместе.
Оставалось только одно, последнее дело. Бьякуя вспомнил о блокнотах, которых накопилось больше двадцати штук. Он решил, что пора выбросить их в ближайший контейнер. Они ему больше не нужны.
@темы: яой, фантворчетво: фанфикшен, рейтинг: NC-17
-
-
27.12.2013 в 22:18-
-
27.12.2013 в 22:27