Додзи

[Эмберли]

Очаровательные истории в картинках с Пиксива

ко дню кошек

про печеньку

о прическе

ответная месть

профиль автора на Пиксиве

@темы: фантворчетво: фанарт, рейтинг: G

---

Сложности беременности

[Эрика РОВ]

* Название: «Сложности беременности».
* Автор: Виктория РОВ.
* Бета: Ромашка.
* Фандом: «Bleach».
* Дисклаймер: Кесарю кесарево. Мой только сюжетный ход.
* Жанр: Романтика, юмор (его где-то откопал Рома, я – хоть в небе глаз – его не вижу).
* Пейринг: Взрывоопасный КеноБяк.
* Рейтинг: как бы не NC-17.
* Размер: Мини.
* Статус: Закончен.
* Предупреждения: Жестокий ООС всего, что движется. Немного нецензурной лексики. Жесточайшее АУ. И – для полноты картины – mpreg (надеюсь, я не ошиблась в написании сего страшного слова). А вообще, вы пейринг и рейтинг видели? В плюс (или в минус?) мой жесточайший неистребимый сарказм.
* От автора: Надеюсь, и вы разделите моё пакостное веселье.


* * *

- Рабочий день закончился, брось ты свои бумажки, – негромкий шёпот на самое ухо заставил благородного аристократа Кучики Бьякую неаристократично дёрнуться.
«И как он умудряется подкрадываться незамеченным каждый раз?» – мысленно закатил глаза капитан шестого отряда.
- Рабочий день закончится через полчаса. Изволь уважать законы, которыми живут окружающие, если уж тебе самому претит им следовать, – холодно обрубил он, не отрываясь от отчёта.
- Да ладно тебе. – Широкая ладонь любовника проехалась по спине, послав мириады мурашек маршировать по позвоночнику. – Брось. Или я разложу тебя прямо на этом столе.
- Лейтенант Абараи! – гаркнул Бьякуя, теряя терпение (которого, по сути, Небо и так даровало Кучики очень мало).
- Да, капитан! – ввалился, едва не снеся дверь, лейтенант.
«Орангутанг неотёсанный», – поморщился Бьякуя.
- Проводи капитана Зараки до бараков его отряда, коль уж он сам не может найти туда дорогу. – Кучики поджал губы и снова уткнулся в отчёт, пытаясь вникнуть в хитросплетения иероглифов.
«Безрукие остолопы, не могли внятно написать?..»
- Так точно! Капитан Зараки?..
Широкая ладонь любовника не согласилась с доводами разума Бьякуи и предприняла попытку штурма хакама капитана шестого отряда.
…Штурм был решительно отбит, наглая ладонь вместе со своим обладателем перелетела через стол. Обладатель разлёгся на бумагах, которые Бьякуя пытался прочесть, понять и подписать.
- Ты мне мешаешь, – процедил Кучики в лицо капитану одиннадцатого отряда. Зараки не внял и широко ухмыльнулся. Захватил рукой затылок Бьякуи и жадно поцеловал.
Кучики яростно воспротивился, но слушать его не стал даже Абараи, выйдя из кабинета и задвинув за собой дверь.
- Я же сказал, что разложу, – прошептал Кенпачи в припухшие губы. Резко перевернулся и подмял Бьякую под себя. Легко справился с поясами оби и запустил руку внутрь. – Бля, и почему бы просто не согласиться со мной? Неудобно же на столе трахаться…
- Я не виноват, что кому-то сперма на мозги давит, – пропыхтел Кучики, пытаясь вырваться.
- Виноват, – протянул Зараки, ухмыляясь. – Ещё как.
После получасовых упражнений на поверхности стола Бьякуя таки оказался раздет и обласкан (в представлении Кенпачи, разумеется).
- С-сука, – прошипел Зараки радостно, входя в разработанный пальцами анус. – Как же… мм…
- Молчи! – Бьякуя, зажмурившись, откинул голову. Простонал сквозь зубы, когда очередной толчок Кенпачи настиг простату. – Молчи, или потом убью!
- Сладкий… ахн…
Темп нарастал, реяцу вышла из-под контроля – вихрем пронеслась по кабинету, расшвыривая вещи.
- Горячий… тесный… да!.. Мой…
«Твой, твой, только заткнись!» – Бьякуя выгнулся и забился в оргазме. Через мгновение Кенпачи последовал за ним.


* * *

Бьякуе было плохо. Просто и элемнтарно. Ничего не хотелось.
Тошнило. И кружилась голова. Недостойное желание лечь и растечься по рабочему месту одолевало со страшной силой. Не позволяло только высокое воспитание и гордость.
- Капитан Кучики! – Лейтенант Абараи в очередной раз ввалился в кабинет.
- Что ещё? – раздраженно посмотрел на него Кучики.
- Нападение большой группы Пустых! Отряд отправляют нейтрализовать!
- Понял. Собирайтесь. Через три минуты выступаем.
- Есть!
Абараи вылетел вон. Бьякуя устало вздохнул. Встал, взял меч и отправился следом за лейтенантом.


* * *

Бьякуя опустил меч. Покачнулся.
- Что-то ты бледнее обычного. – Кенпачи остановился рядом. Оглянулся. – Скучно. Даже не разогрелся.
Кучики вложил Сенбонзакуру в ножны. Отбросил волосы с лица. Говорить не хотелось. Думать тоже. Усталость накатывала волнами.
- Эй! Кучики!
Земля качнулась и резко прыгнула навстречу лицу.


* * *

Очнулся капитан шестого отряда уже в палате – капитан Унохана едва успела стереть с лица удивлённое выражение.
- Добрый день. – Женщина улыбнулась. – Как Вы себя чувствуете?
Бьякуя на мгновение задумался.
- Хорошо. – Кучики нахмурился. Недостойно благородного аристократа в энном поколении терять сознание, не получив ни единой раны. Что?..
- Ясно. Можете встать и одеться – смысла удерживать Вас в лазарете я не вижу.
Бьякуя кивнул. Откинул тонкое одеяло и свесил ноги с кровати. Оглянулся.
- Ваша одежда лежит на кресле. Через десять минут я жду Вас у себя в кабинете.
Кучики кивнул повторно. Унохана степенно выплыла из палаты.

- Ваш отряд очень переживал за Вас. – Капитан четвёртого отряда доброжелательно улыбнулась. – И, как ни странно, капитан Зараки тоже. Сядьте, пожалуйста.
- Благодарю, я постою. – Бьякуя спрятался за маской холодного безразличия. Ситуация неимоверно настораживала.
- Что ж, дело Ваше, но я бы на Вашем месте всё же села. – В глазах цвета мокрого асфальта зажглось лукавство. Капитан Кучики нахмурился, но качнул головой. – Как хотите. Позвольте поздравить Вас, Бьякуя-кун, Вы беременны.
«Б-беременны?..»
Слово эхом отдалось в сознании. Но его смысл до Бьякуи не дошёл – он услышал только первую букву и сознание взбунтовалось.
- Да, Бьякуя-кун, Вы ждёте ребёнка. Это очень редкое явление, всего три десятых процента мужчин-шинигами способны…
Она говорила что-то ещё – Кучики её уже не слышал. У него зашумело в ушах. А потом он сделал последнюю вещь, которую можно было ожидать от капитана шестого отряда шинигами, благородного аристократа в энном поколении, Главы Великого Дома Кучики, – он упал в обморок.


* * *

Первое, о чём подумал Бьякуя, придя в сознание, было: «Я убью этого ублюдка». Только потом: «И что теперь?»
Кучики всё ещё находился в кабинете Уноханы. Капитан четвёртого отряда улыбалась, как ни в чём не бывало.
- Вы знаете отца? – склонила голову чуть на бок.
- Знаю, – процедил Бьякуя сквозь зубы.
- Должно быть, он обладает не меньшей реяцу, чем Вы. И является абсолютным доминантом. Прервать беременность нельзя – Вы потеряете реяцу и станете обычным духом. Сейчас Вам нужен отдых и хорошее питание. Нагрузки исключить. Беременность длится двадцать пять недель или около того – Вам повезло в этом смысле. Срок на данный момент – пять недель… Потерпишь, Бьякуя-кун? – В глазах капитана Уноханы явственно читалось сочувствие.
Бьякуя скрипнул зубами и кивнул.
«Вот убью этого ублюдка, и будет – и питание, и отдых, и всё на свете…»
- Токсикоз маловероятен, скорее Вы будете много есть и спать. Возможны перепады настроения и гипер… кхм… активность.
Кучики снова кивнул.
- Можете идти. Через неделю жду на обследование.


* * *

Абараи вылетел из кабинета капитана со скоростью метко пущенной стрелы, захлопнул дверь и прижался спиной к стене. Раздался грохот разбившейся о створки вазы.
«Это была последняя уцелевшая, – автоматически отметил Ренджи. – Любимая. Хм… чем он теперь бросаться будет???»
Последние три недели капитан Кучики вёл себя кошмарно – хуже с каждым днём. Раздражительный, несдержанный, чуть что – в крик и ярость. И… он пополнел. Абараи был готов отдать на отсечение правую руку – Кучики пополнел! Особенно, э… в области талии.
Капитан Зараки теперь заходил редко и вылетал через три минуты на манер пробки из бутылки шампанского. Видимо, хе, Кучики озверел окончательно и не подпускал любовника к телу на духовную милю.
- Опять не в духе? – недовольный голос капитана Зараки заставил Ренджи подпрыгнуть.
- А? Да.
Кенпачи качнул головой. Зазвенели колокольчики.
Дверь отодвинулась резко. Взбешённый Бьякуя пронзил Зараки взглядом.
- Вон!
Дверь снова захлопнулась.
Капитан одиннадцатого отряда повёл плечами.
- Мда.
Развернулся и ушёл.
Абараи похлопал глазами. Оглянулся… его внимание привлекли подозрительные звуки из-за двери.
Ренджи глубоко вздохнул и, осторожно отодвинув створку двери в сторону, заглянул внутрь.
…Увиденное поразило его вернее острых клинков Сенбонзакуры. Обожаемый и почитаемый капитан сидел за столом… и плакал. Раскачивался, как маятник, и тихонько ронял слёзы, изредка всхлипывая.
Ооо… Лейтенант готов был упасть и умереть от шока на месте.
- Выйди вон!!! – почти в истерике закричал Кучики.
- Э… – выдал очередной перл красноречия Абараи. – Может… чаю?
Бьякуя глубоко вздохнул. Привычно нахмурился, раздумывая.
- Да. С мятой. Тёплый.
- Сейчас! – обрадовался Ренджи и повторно вылетел из кабинета.
…Капитан привёл себя в порядок и чинно перебирал бумаги. Его нервозность выдавали только чуть подрагивающие пальцы.
«Если бы он не был мужиком, подумал бы, что капитан беременный», – подумал лейтенант, сгружая с подноса заварник, сахарницу и молочницу.
Пришедшая мысль заставила вздрогнуть. Абараи нелепо замер.
«Эт-то… как же? То есть… Психует, пополнел… Много ест… Впервые за столько лет проспал службу…»
Ренджи поднял глаза… и встретил тяжёлый гневный взгляд капитана. Который в одно мгновение решил все сомнения – Абараи прав. Точно. Только как же? Это же… невозможно?..
- А-а… отец капитан Зараки?
Это был глупый вопрос. Глупее и не своевременнее не придумаешь. Ренджи уж подумал, что его сейчас же порубят на рагу… Но капитан сдулся и просто устало вздохнул. Взял чашку чая.
- Скажешь кому, отрежу язык. Это урон чести Рода Кучики… но я не могу… убить ребёнка. Это точно бесчестие.
Бьякуя неспешно пил чай. Ренджи, плюхнувшись на задницу, на него смотрел. Вдруг глубокомысленно протянул:
- Мда…


* * *

Кампания под лозунгом: «Давайте сделаем капитана Кучики счастливым!» набирала пугающие обороты. И слава Небесам, что её затеял и реализовывает один Абараи. Большего числа «желающих счастья в семейной жизни» Бьякуя просто не пережил бы.
Всё началось с невинных букетиков цветов по утрам – ромашки, ландыши, нарциссы. Где их брал неугомонный лейтенант, для Кучики осталось тайной за семью печатями. Потом в ход пошёл необыкновенный китайский чай с вкуснейшими сладостями разных наций. Бьякуя, раньше сладкого не потреблявший вообще, теперь с тоской смотрелся в не радующее зеркало. Он неумолимо полнел. Что уж тут радостного?
Дальше – больше. Абараи заткнул все щели в окнах и принёс в кабинет тёплый плед с подушками. А на следующий день – устрашающую конструкцию «для услады глаз», которую имел наглость назвать икебаной.
Когда в ход пошли вазочки и погремушки, у Бьякуи начался нервный тик. Когда пелёнки – сдали нервы. Лейтенант был «вызван на ковёр», строго отчитан и позорно бит очередным принесённым веником.
- Но, капитан!.. – имел наглость возражать подчинённый. На что ему было высказано, что он «алый ананас», «бабуин небритый», «питекантроп недоразвитый» и «вас никто не спрашивал».
Ренджи, впрочем, не обиделся и решил ограничиться чаем, сладостями и пледом с подушками.
- Ты неисправим, – проворчал Бьякуя и снова взялся за ежемесячный отчёт.

На приплясывания Абарая вокруг капитана шестого отряда пришёл посмотреть Зараки Кенпачи. Ему о них рассказал всезнающий Юмичика, странно улыбаясь. Капитан одиннадцатого отряда не то, чтобы ревновал… но определённое беспокойство имелось. Столь ценного любовника терять не хотелось. Тем более, отдавать какому-то сопляку.


* * *

Пришедший Кенпачи застал почти идиллическую картину: Ренджи спихнул все бумаги на пол и расставлял перед недовольным Бьякуей вазочки со сладостями, увещевая поесть, «подпитать мозг». Кучики активно возражал, ссылаясь на занятость, и выражал недовольство наведённым беспорядком.
- Всё! Вы сейчас же поедите и примите витамины! Иначе я иду к капитану Унохане! – грозно заявил Абараи. Бьякуя заскрипел зубами и смолчал. – Вы должны чаще прогуливаться. И больше отдыхать.
- Я не больной! – почти зашипел Кучики.
- Вы и должны оставаться абсолютно здоровым.
Зараки нахмурился.
- Выйди вон!!! – озверел Бьякуя. Вскочил… Грозная эскапада эффекта не возымела. Охамевший подчинённый нагло усадил начальство обратно, поставил перед его носом чашечку с чаем и заявил:
- Обед!
На этом рыжий бабуин, видимо, решил откланяться. И увидел капитана одиннадцатого отряда. И тронул своего капитана за плечо. Бьякуя поднял голову.
Нехороший взгляд.
Очень нехороший взгляд.
ОЧЕНЬ нехороший взгляд!
Вот только Зараки есть Зараки и ему класть.
- Ренджи, ты можешь быть свободен. – Голос холоднее арктического ветра.
- Но…
- Свободен. До завтра.
Наглый рыжий бабуин поджал губы, поклонился начальству и, одарив Кенпачи предостерегающим взглядом, удалился.
Бьякуя встал. Медленно подошёл к Зараки. И… обхватив шею, жестко впился губами в рот любовника.
Кенпачи отозвался немедленно. Его руки жадно обхватили столь желанное тело (к которому он не имел доступа вот уже два месяца!) и рывком притянул к себе, одновременно забираясь руками под одежду.
…Чтобы в удивлении замереть.
У Кучики и раньше была нежная кожа. И упругая задница, да. И обалденный запах. Но не настолько же! И уж чего точно не было – чуть выпуклого животика.
Мгновение Кенпачи вообще не шевелился. Потом буквально взорвался движением. В считанные секунды любовник был раздет и уложен прямо на пол.
Зараки нахмурился. А Кучики зажмурился и сжал рот в тонкую ниточку.
Сметано-белая кожа почти светилась. Чуть пополнели бёдра. И округлился живот. На боках появились тонкие ниточки растяжек.
Это было необъяснимо.
Кенпачи наклонился и осторожно коснулся живота губами. И ещё раз. И ещё. И… и тут получил чем-то в нос. Не сильно, нет. НО ВЕДЬ ПОЛУЧИЛ ЖЕ!!!!!
- Объясни. – Зараки склонился над лицом Бьякуи. Тот покачал головой. – Объясни!
- Это ребёнок. – И всё.
Ребёнок. Ага. Где?
Брови Кенпачи изогнулись домиком.
- Я жду ребёнка. От тебя, – с трудом, сквозь зубы, процедил ненаглядный любовник.
Ждёт. Ага.
…ЧЕГО???
- Невозможно, – отрубил Зараки.
- Не стану спорить.
Кучики отвёл взгляд, но попытки сбежать не предпринял.
В Обществе Душ не рождаются дети. Это же Общество Душ… А, Кучики же аристократ. У них будет маленький? У них будет маленький! АГА!!!
- Я переезжаю к тебе, – оповестил Кенпачи Бьякую.
- ЧТО?! – задохнулся тот от возмущения.
- Не спорь. Я к Унохане. Оденься и не высовывайся.
- ИДИ К МЕНОСАМ, ЗАРАКИ КЕНПАЧИ!!!!!!!
О закрывшуюся дверь разбилось одно из творений безумной фантазии Абараи Ренджи. А Зараки Кенпачи, на ходу завязывая пояс, направлялся к капитану четвёртого отряда за пикантными подробностями.


* * *

В первую же ночь пребывания Кенпачи в особняке Кучики злой любовник выставил выставил Зараки за дверь. В исподнем. Посреди ночи.
Но Зараки не был бы Зараки, если бы молча стерпел. Нас не пускают в дверь?! Мы войдём в окно!!!
В итоге завязалась потасовка. А через пятнадцать минут они уже яростно трахались, забыв обо всём.


* * *

- Хочу молока.
Тишина.
- И рыбы.
Тишина.
- Маринованной.
Тишина.
- Кенпачи?..
- КАНОДЗАКИ!!!!!!! РЫБЫ И МОЛОКА ГОСПОДИНУ В КОМНАТУ!!!!!! И БЫСТРЕЕ, ПОКА Я НЕ ПРОСНУЛСЯ!!!!!!!!!!


* * *

Ячиру сидела на полу и увлеченно размазывала по дорогущему шёлковому ковру яркий красный соус с молотым перцем.
Вошёл Бьякуя. Смотрел мгновение. И вылетел, пытаясь сдержать порывы рвоты.
- Что это с Бьяку-чан?
- Ничего такого, Ячиру. – Кенпачи усмехнулся. – Нервы сдают. Совсем слабенький стал.


* * *

День Ха наступил.
Правда, Кенпачи об этом узнал последним, придя «домой» и застав полный разброд и шатания. Слуги суматошно носились по поместью, старый дворецкий почти в истерике пытался навести порядок. А из хозяйской спальни доносились вопли и маты.
Такой нецензурщины Зараки не слышал уже давно. Самое занятное – грязью поливали его самого.
Кенпачи хмыкнул и счёл за лучшее вернуться в казармы. Там можно будет собрать подчинённых и отпраздновать рождение сына. Или дочери. Да какая разница? Рождение, короче.


Восемь лет спустя.

- Юки, паразит!!! Иди сюда!!! Твой папаня велел не лазить в саду!!! – Ичиго с вздыбленными волосами по кругу носился за маленьким мальчиком.
- Фу, Куросаки, какой ты невоспитанный, – подражая отцу, заявил тот. – Я не паразитическая форма существования живой материи, а духовная. И он не «папаня», а «Бьякуя-сама».
- Ах ты мелюзга языкастая!!! Да я это «сама» на кулак намотаю и выкину!!!
- Эх, ты, Куросаки…
- Ату его, Мидори! Он опять Ичи-ни гоняет!!!
Рукия негромко рассмеялась. Хорошо, что нии-сама на работе и не видит этого безобразия. Жаль, что Кенпачи там же и тоже не видит.
Интересно, насмотревшись на эту пару с тремя детьми, согласиться ли её дражайший супруг завести своих малышей?..


Конец.

Пост поправлен. Читайте правила.
-А.

@темы: яой, фантворчетво: фанфикшен, рейтинг: NC-17

---

[Puhospinka]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

рейтинг детский, но пейринг наличествует неиллюзорными намеками)

[Лейтенатор]

Название: Дружеская помощь
Автор: Лейтенатор
Персонажи: Гин, Кенпачи, намек на Кенпачи\Бьякуя
Жанр: юмор, АУ
Рейтинг: PG
Размер: драббл
Размещение: с разрешения автора
Написано по заявке "Кенпачи, Гин, "Чеширский кот тебе товарищ!"


Кенпачи рявкает что-то вполголоса и дергает руками — куда там, белобрысая скотина спеленала так, что не выпутаешься.
- Ну и нахрена ты это сделал, а, гнусная твоя морда?
- Ну что же сразу так грубо, Зараки-тайчо! Я, можно сказать, от всей души о вас забочусь: наш прекрасный Кучики-тайчо после ареста сестры не в том состоянии, чтобы стерпеть ваш... хм, привычный обмен любезностями. Я вас спас от неминуемой семейной ссо... ай, зачем же пинаться? От неминуемого поединка я вас спас, оно вам надо, Зараки-тайчо? Я вам как руконгаец руконгайцу помог, как боевой товарищ — боевому...
- Чеширский кот тебе товарищ! - рычит Кенпачи и обиженно замолкает, ругая себя самого последней дубиной. Вот же, и не сообразил, что этот мудак с каменной рожей так страдает по сестре. Надо наведаться к нему вечером. И утешить, ага.
- Кот так кот, - соглашается охотно Гин и укладывается головой на связанные колени. - Почешите за ушком, я помурчу.
- Развяжи — я уж тебя почешу, - мрачно заверяет Кенпачи. Бухло надо бы вечером не забыть захватить. И цветы, ага. Он белые любит.
- Нуу дааа, я вас развяжу, а вас и след простынет. Нет уж, дождусь, пока не остынете. Почешите за ушком — успокаивает. Я вам руку развяжу. Одну.
- Ненавижу котов, - бурчит себе под нос Зараки.
- Никто нас не любит, - вздыхает горестно Гин и жмурится, когда волос касается широкая грубая ладонь.
Кенпачи гладит светлые пряди, и между пальцев проскакивают искры, приятно покалывая кожу.
Становится и вправду спокойно.


Название: Во имя науки
Автор: Лейтенатор
Персонажи: Маюри, Ячиру, Кенпачи, намек на Кенпачи\Бьякуя
Жанр: юмор, АУ
Рейтинг: PG
Размер: драббл
Размещение: с разрешения автора
Написано по заявке "Куротсучи Маюри, Зараки Кенпачи. Во имя науки".


- Ну и какого хрена произошло? - Ячиру непривычно басит детским голоском и мрачно озирается по сторонам. Сплевывает на пол и задирает голову вверх. - Какого хрена, а?
- Кен-чан такой смешной! - Зараки всплескивает руками умильно и прижимает ладони к груди. - Такой хорошенький-хорошенький! Давай я тебе бантик завяжу?
- Не надо! - Ячиру резво отскакивает в угол лаборатории и злобно вперивается взглядом в капитана двенадцатого. - Маюри, я тебе сейчас глотку зубами вырву и прожую, не поперхнусь! Быстро верни все обратно!
Куроцучи-тайчо скалит зубы в счастливой улыбке и легко подхватывает девочку на руки.
- Я опасаюсь, Зараки-тайчо, в ближайшее время это сделать никак не удастся. Да и зачем — это же так интересно, во что выльется наш случайный эксперимент.
- Поставь меня на пол, или я тебе сейчас всю морду разукрашу!
- Кен-чан, мне так нравится, как звенят колокольчики! И сверху все так хорошо видно, ну надо же! Можно не висеть у тебя на плече больше. Ой, а давай так навсегда оставим, а? Ну пожалуйста-пожаааалууйста!
Зараки приплясывает от нетерпения, умоляюще хлопая ресницами. Старший лаборант, заглянувший в комнату, при виде этого зрелище начинает нервно икать и сползает на пол.
- Я надеюсь, что такой вариант также не исключен.
- Ты хотел сказать, расписная твоя морда — «я боюсь, что не исключен».
- Ну, Зараки-тайчо, что же вы так придираетесь к словам. И вообще, вы должны гордиться тем, что приняли участие в таком важном опыте! Все в мире делается ради прогресса! Ради науки!
- Ой, Кен-чан, а пойдем к Бьякуе играть? То-то он удивится, правда?
- Догадываюсь, - Ячиру соскакивает с рук на пол и чешет пятерней в затылке.
- Ему теперь с тобой еще веселее будет играть, я уверена! А когда ты вырастешь, Бьякуя сможет на тебе женится! Представляешь, какая замечательная будет свадьба?
Крохотные детские ладошки смыкаются вокруг шеи Маюри.
- Ты. Это. Исправишь. К вечеру. Больше никаких экспериментов. И никакой, мать ее, свадьбы!

@темы: фантворчетво: фанфикшен, рейтинг: PG

---

Взаимная любовь

[Торетти]

моё, рейтинг детский, постебушка.

— Вы слышали?
— О да…
— Шу-шу-шу-шу…
Готей перешёптывался, следил и сплетничал. Подбирал и подтасовывал. После того, как Зараки побывал в поместье Бьякуи, сплетни начали гудеть. Во-первых, Кенпачи вернулся живым. Во-вторых, Кучики тоже оказался жив. В-третьих, поместье было в порядке и даже не поцарапано, это и Абарай подтвердил.
— Я там всё осмотрел, даже клумбы не вытоптаны.
— Та што вы такое говорите?!
— Точно, дело нечисто.
После пары недель порхнула свежая идея:
— А если это любовь?
— Ками-сама, любовь!
Возмущения и изумлённые возгласы неуверенно побурлили, и как-то потухли и окультурились.
— Ну а что… капитан Кучики эстет. Он способен оценить красоту… ээээ… мда. С другой стороны, сад камней как бы тоже не икебана с хризантемами, наверняка капитан Кенпачи в своём роде уникален и красив.
— Ну с другой стороны, Зараки-то ценит силу, а Кучики-сан в слабаках как-то не ходил, так что да, оно понятно. Так любовь?
— Она и есть, любовь. Взаимная!
— Взаимная любовь, как же это прекрасно!

* * *

— Долго же я ждал!
— Ты не ждал, а нагло требовал и вымогал, — Бьякуя валялся на земле, как ветошь, и признавал, что не в состоянии пошевелить даже пальцем.
— Признай, что я проявил ум и терпение. Пришёл, как полагается, и пригласил, — Зараки валялся поодаль в том же состоянии и блаженно скалился в небеса.
Изрубленный пейзаж, щедро политый кровищей, изумлённо корячился вокруг. Хорошо поваляться после доброй драки, особенно когда сталь занпакто ещё звенит от напряжения, и мышцы горят. Взаимная любовь к хорошей битве, что тут ещё можно добавить-то…

@темы: фантворчетво: фанфикшен, рейтинг: G

---

Если не я за себя, то кто же?

[CrippledSeidhe]

Название: Если не я за себя, то кто же?
Автор: CrippledSeidhe
Бета: answeraquestion
Пейринг: Зараки Кенпачи/Кучики Бьякуя
Жанр: Drama, Romance, POV
Рейтинг: R
Дисклеймер: Персонажи не мои, мир не мой, ни на что не претендую.
Саммари: О формах свободы воли и выбора.
Предупреждения: условный нонкон, условный бдсм, условный ООС, копетаныбыникагда!
От автора Было написано на первый тур Fandom Fighting, номинация №3 (слэш), ключевая фраза "Лучше быть одному, чем с кем попало дружить" (с) Омар Хайям. Цитата, вынесенная в название, принадлежит Гиллелю Вавилонянину.


- Я полагал, вы никогда не нападаете со спины.

Над ухом басовито хмыкают:

- Так я и не нападаю, балда. Это другим словом называется.

Шелк шарфа стягивает шею так, что каждый вдох становится сладким и болезненным напоминанием: ты в плену. Ты попался. Ты поддался.

Концы шарфа обвиваются вокруг локтей и запястий, обнимают их мертвой – да нет, живой и отчаянно собственнической - хваткой.

Прикосновение горячих, шершавых ладоней к животу словно рывком снимает кожу, и вместе с ней - невидимый многослойный панцирь, оставляя уязвимым и открытым всем ветрам. И вроде бы сил нет думать, но Бьякуя все же думает – о двух вещах: что панцирь этот давно пора бы снять, пусть даже вместе с кожей, к черту; и что он, зерцало благородства и стойкости духа, пал так низко, что смеет наслаждаться своим падением.

Началось оно под фальшивыми лазурно-черными небесами цитадели Лас Ночес, в окружении алебастровых колонн и символических чудищ... словом, мизансцена была, как и следовало ожидать от такого места, весьма аляповатой и к тому же преисполненной дешевого пафоса. Пафоса Кучики Бьякуя терпеть не мог, пошлости и дурновкусия – тоже, потому уже к середине боевой операции пребывал в совершенно недостойном раздражении. Раздражение мешало работать и ему следовало дать выход – но не на арранкарских же выродках, верно? В конце концов, они были ненамного большим, чем возомнившие о себе насекомые; а вот подвернувшийся под руку капитан Зараки был равным и к тому же – небеса свидетель – давно напрашивался. Да, дело было в этом и только в этом – он напрашивался, его следовало поставить на место, и притом немедленно – ведь Бьякую с детства учили: для того, чтобы сделать то, что должно, самый подходящий момент – тот, что наступит со следующим вдохом.

И со следующим вдохом жизнь его изменилась навсегда – о чем он, правда, в тот момент не имел ни малейшего понятия.

Ведь ничего особенного не происходило – просто поединок захватил его, просто горячка боя проникла в кровь и заставила ее бежать быстрее, просто Зараки Кенпачи оказался весьма, весьма пристойным оппонентом, своей грубой и деланно бестолковой силой управлял виртуозно, удар за ударом бросая вызов его собственным боевым навыкам, и просто – был своеобразно эстетичен в своей звериной непосредственности. В общем, Бьякуя поддался порыву и увлекся – послушный его воле занпакто выписывал в воздухе иероглифы на зависть всем каллиграфам мира, иероглифы складывались в поэму, и Зараки Кенпачи, простолюдин, буян и задира, понимал его с полуслова и с легкостью сыпал строфами в ответ. Стыдно, но беснующийся у них над головами колосс-Эспада (Зараки, походя срубая очередную пару бесчисленных толстых ножищ, рыкнул в пространство "ууу, мясо некультурное!", и только хорошее воспитание помешало Бьякуе добавить к сей беспримерной характеристике что-нибудь от себя; хорошее воспитание, а вовсе не сорванное дыхание) воспринимался досадной и неуместной помехой неторопливой беседе двух достойных мужей...

Как их руками был уничтожен последний Эспада, Бьякуя не помнил. Зато помнил, как они, скрытые от фальшивого солнца, фальшивого неба и любопытных взглядов водоворотом песка и клинков-лепестков, яростно – другого слова не подобрать – целовались, а проклятый песок хрустел на зубах и смешивался с кровью из разбитых губ, и тело, натянутое, как струна, пело, и Зараки стискивал его в объятиях до хруста, не выпуская меча из рук – и на том спасибо, что не отрезал ничего в порыве страсти; это было бы по меньшей мере неловко.

Он не знал, оторвались ли они друг от друга раньше, чем клубы пыли и песка осели – верный Сенбонзакура все равно бы вился вокруг несколько нерешительным вихрем, но Бьякуя вернул его в запечатанную форму еще раньше – еще не хватало вмешивать занпакто в собственные... хм... амурные дела. Впрочем, ни один из шинигами, терпеливо ожидавших окончания боя, ни единым жестом, не говоря уж словом, не выказал, что увидел что-либо недозволенное (уж Куроцучи не преминул бы высказаться, впрочем, много ли с него возьмешь). Рукия и Абарай, правда, смотрели глазами шире лица; но сестра, видимо, скорее беспокоилась за общее благополучие "братика-самы", поскольку от разбушевавшегося капитана Зараки оппоненты редко уходили одним куском, а с Абарая взятки были еще глаже, чем с Куроцучи – теленок он и есть теленок, верности в нем больше, чем сообразительности, что не всегда так уж плохо, а глубокомысленное мычание ему очень к лицу...

Впрочем, Бьякуя едва подумал о них; мнение же остальных его не волновало и вовсе – произошедшее их не касается, точка; тот, кто попытается с этим спорить, не имеет ни малейшего понятия о достойном поведении, и говорить с ним не о чем.

Он торопливо и лихорадочно, словно вор, укравший кувшин вина, наслаждался последними каплями нечаянной свободы, разлившейся по его жилам, пьянящей, не желающей отпускать. Он знал – трезветь все равно придется. Счастье, в конце концов, не бывает долгим, таков закон жизни; его жизни, во всяком случае.

Возвращение домой было триумфальным, и из сенкаймона они с Зараки вышли вдвоем – рядом – рука об руку – и ликующие крики бойцов двух дивизий были лишь приветствием вернувшимся с победой командирам, и обстановка ничуть не напоминала свадебную процессию, и, боги, какая же чушь лезет в голову от усталости и кровопотери. Это все пустое. Надо собраться. Надо возвращаться к привычной жизни и привычному долгу.

Бьякуя был искренне уверен в том, что продолжения у этой истории не будет – и в том, что он, лично он, сделал все, чтобы продолжения не было. И потом, хлопот после победы было невпроворот, даже у Зараки, который делами себя без команды "взять!" обычно не утруждал – до амуров ли тут? Эпизод в Лас Ночес быстро забудется – Бьякуя уже почти его забыл, слово чести. Привычные заботы и привычное одиночество снова приняли его в себя, окутали коконом, который был снаружи литой броней – Бьякуя догадывался об этом, как и о том, что люди, достаточно безумные и бесстрашные, чтобы звать себя его близкими, уже не раз разбивали об эту броню головы, пытаясь до него достучаться, но это, в конце концов, их собственный выбор – кто он такой, чтобы их разубеждать? Рано или поздно они, все они, поймут, что дистанцию Бьякуя держит не зря и что так, пожалуй, лучше для всех – и для них, у которых вдали от него куда больше шансов уцелеть, и для самого Бьякуи, который откровенно устал хоронить близких – а рассчитывать на то, что каждый раз в последний момент явится кто-то третий и спасет положение там, где Бьякуя опять оказался неспособным, нерешительным, не-каким-там-еще, было бы неразумно – просто потому, что на все случаи жизни мальчишек Куросаки не напасешься.

В то, что найдется человек, ради которого можно будет нарушить свое драгоценное одиночество без страха погубить, Кучики Бьякуя не верил – из принципа, который сам называл бы упрямством, если бы в его силах было хоть что-то с ним поделать. Упрямство, и чужое, и собственное, пересилить можно, а принципы – незыблемы.

Кучики Бьякуя не учел одного – что капитан Зараки грубо говоря, чихать хотел и на его принципы, и на его упрямство, и на все попытки отгородиться от него и тем самым защитить – небо милосердное, защищать Зараки, счастье, что никто этого не слышит, иначе репутации пресветлого князя как человека с неколебимым душевным здоровьем был бы в одночасье нанесен непоправимый ущерб...

И когда – три недели, пять дней и тринадцать, кажется, часов спустя, хотя за последнее Бьякуя бы полностью поручиться не мог из-за возможных искривлений пространства-времени при переходе между мирами – капитан Зараки под вечер явился в расположение шестой дивизии, вошел в капитанский кабинет (практически через дверь, хотя дверь, возможно, была бы об этом другого мнения) и (довольно дружелюбно и развернутыми предложениями) предложил прогуляться до дальнего полигона с целью товарищеского спарринга, в этом предложении, разумеется, никакого романтического подтекста не было (тем более что романтический Зараки даже как абстрактный образ смотрелся еще более нелепо, чем уязвимый Зараки, впрочем, дело ведь было не в этом). Да и согласился Бьякуя не потому, что рассчитывал на указанный романтический подтекст – просто Зараки и правда зарекомендовал себя прекрасным партнером в спарринге для бойца его уровня; просто тот, давешний, поединок и правда был весьма познавателен и даже приятен; просто неуместное и недостойное раздражение копилось в нем все эти три недели, пять дней и тринадцать, кажется, часов, и сейчас запустило в него свои когти всерьез, мешая адекватно действовать и принимать решения, а коллега так любезно предлагает решение этой досадной проблемы и даже посильную помощь; просто – просто Бьякуя не нашел повода отказать.

И хорошо, что полигон именно дальний. Незачем беспокоить полСейрейтея шумом и выплесками рейацу запредельной мощности, да и сметы на ремонт и так уже достигли удручающей длины.

И хорошо, что Зараки ухмыляется так, будто у него отросли лишние зубы. Бьякуе сейчас как никогда не помешает противник, полный энтузиазма.

Хорошо, что рядом есть хотя бы один человек, способный испытывать энтузиазм, предвкушение, азарт и прочие интересные чувства, отличные от глухой злобной тоски... впрочем, пустое. Сейчас он развеется и все пройдет.

Когда вместо формального приветствия перед боем иззубренное лезвие безымянного меча со свистом проносится в сантиметре от его носа, Бьякуя даже не двигается с места. Просто глядит в упор и молчит. Внутренний голос, принадлежащий худшей, но и более мудрой половине его рассудка, осторожно замечает, что таких, как Зараки, подобное поведение только раззадоривает, и вряд ли разумно сейчас раззадоривать его еще сильнее... Бьякуя не слушает. Ему нечего опасаться. Он полностью контролирует ситуацию.

Бьякуя наносит первый удар, как пощечину, и внутри что-то рвется. Когда их клинки схлестываются с бесстыдно оглушительным грохотом – будто посуду бьют, в самом деле – он сквозь зубы выпускает еле слышный стон. Зараки, кажется, слышит – слух звериный, ж-животное, так тебя... Бьякуя и сам уже чувствует себя животным, и хочет вгрызаться зубами в живую теплую плоть и рвать; и зверь-противник довольно рычит и скалится – голодно, очень голодно скалится... пусть его. Еще посмотрим, кто кого съест.

Лицо горит, дыхание сбито, земля вокруг изрыта и вздыблена, будто после великаньей пляски, воздух пахнет пылью и кровью, хаори давно сброшены в эту самую пыль, и противник Бьякуи – а и сам Бьякуя, наверное, тоже – в наступающих сумерках кажутся стремительно мечущимися черными тенями. Бьякуя бросает вслух какой-то вздор о том, что черный – цвет торжества; он сейчас и правда, кажется, торжествует – если и не душой, которая упорно считает себя выше "всего этого", то хотя бы телом и инстинктами. Желанную разрядку он, с посильной помощью коллеги-капитана, получил - ведь этого он и добивался, верно? Ведь он не опустился до того, чтобы ждать большего?

Потому, когда Зараки, щурясь, словно кот, завидевший особо жирную мышь – если только бывают коты размером с половину садового домика – неуловимым (уж для такой туши – вдвойне неуловимым) движением оказывается рядом и по-хозяйски обнимает его за... ну, пусть за талию, если пытаться соблюдать внешние приличия хотя бы в мыслях, Бьякуя удивлен и возмущен, о чем немедленно и сообщает вслух. Все еще соблюдая приличия.

Из болевого захвата он успевает вывернуться, уйти от удара – уже нет; похоже, Зараки тоже удивлен и возмущен, о чем только что и сообщил. Пока Бьякуя еще успевает подумать о том, что ситуация крайне неприятная и выбор у него, пожалуй, невелик – выбора ему не оставляют.

Забавно: ему бы и в голову не пришло, что взрослого, физически сильного мужчину, да к тому же опытного бойца, можно распластать по земле с размаху. На какой-то миг его даже охватывает малодушная надежда, что Зараки его просто убьет сгоряча – вот прямо так, еще одним ударом об ту же землю вытряхнет из него душу, от которой в последнее время все равно хлопот было больше, чем проку; и неприятная ситуация разрешится сама собой. Хотя бы для Бьякуи.

За свое малодушие он тут же оказывается наказан: чужие пальцы стискивают горло – даже через шарф – так, что приходится хватать ртом воздух и оттого не ответить на поцелуй не получается; его вины в этом нет – о, небо, нашел время для самооправданий, в том кромешном ужасе, что с ним творится, нет ничьей вины, кроме его собственной; даже Зараки, почитай, ни в чем не виноват – какой смысл, думает Бьякуя, почти теряя сознание, обвинять лавину в том, что она все-таки на тебя обрушилась, раз уж тебе хватило ума топать рядом с ней ногами?

Воздуха вдруг становится достаточно и в глазах светлеет, и Бьякуя понимает только одно – что поцелуй оборвался, и тянется за новым прежде, чем успевает понять, что делает; кулаки сжимаются от пустой и бессильной ярости – не на насильника поневоле, на себя самого, которому в такой момент нечем больше заняться, кроме как ломать голову, что же более недостойно благородного мужа – сопротивляться или не сопротивляться?

Зараки с секунду-другую разглядывает его с непонятным выражением на физиономии – впрочем, на этой физиономии все выражения, отличные от "выходибороться!!!", смело можно определять как непонятные – потом почти беззлобно рявкает нечто, звучащее подозрительно похоже на "на, не мучайся уже", вздергивает Бьякую за грудки в воздух, легко, как куклу, прижимает к себе и наощупь, но сноровисто скручивает ему руки за спиной – хотелось бы еще знать, чем; поясов они оба снять так и не успели, и остается только бесценный шарф; ну да, все верно, шарф и есть, он и раньше неприятно напоминал удавку, и прием Бьякуе отлично знаком - веревку на шею, узел на затылке, концами стянуть запястья, проведено идеально, как по книжке - что ж, по крайней мере, задохнуться ему не грозит... жаль.

А лежать на связанных руках вполне удобно – лежать, уставившись в темнеющее небо, и молча терпеть то, что капитан Зараки изволит считать ласками; а тот почти деликатно сдвигает чуть натянувшиеся складки шелка с его шеи - ткань щекочет кожу и от этого по телу медленно разливается сладкий холод - и тут же вгрызается, зверюга, безошибочно выбрав точку, где сходится слишком, слишком много нервных окончаний – Бьякую передергивает от боли и неожиданности так, что изрядная часть возбуждения улетает к рогатым дьяволам без следа и тут же возвращается вдвойне, когда этот – эта зверюга – учуяв, как пить дать, неладное, принимается зализывать укус; язык у него кошмарно шершавый, как и положено, собственно, котам размером с половину садового домика, и удовольствие от прикосновения весьма... неоднозначное... Бьякуе, в общем, уже не до того, чтобы подбирать точные эпитеты, к тому же его разбирает неуместный смех от внезапной догадки – Зараки, грубое, похотливое, прибавьте еще пяток подходящих определений, животное, понятия не имеет, что нужно делать, и действует по наитию... в лучшем случае...

Небо милосердное, не инструкции же ему давать!

К дьяволам инструкции, пусть уже делает, что хочет, пусть лапает так, что останутся синяки, пусть кусается... все равно хорошо, теперь уже можно это признать хотя бы перед собой.

Вот только закономерный финал процесса, к которому дело движется... хм... неумолимо движется, вызывает опасения – нет, Бьякуя почему-то был почти уверен, что потребуй он – и Зараки остановится; но отступать на полдороге было не в его правилах, да и вообще – довольно с него на сегодня собственной трусости.

И потом, несправедливо, чтобы... хм... должную разрядку... получил он один.

И он, в конце концов, не трепетная дева-невеста, чтоб бояться... хм... брачной ночи.

Все эти в высшей степени разумные и правильные соображения ничуть не повлияли на тот прискорбный факт, что при попытке приступить к собственно финалу процесса Бьякую самым постыдным образом чуть не стошнило от боли. Нет, Зараки честно старался – кто бы от него ожидал – и не спешить, и подготовить, и растянуть; пальцы у него горячие и шершавые, изнутри это ощущается особенно остро, и Бьякуя, чего уж теперь, тихо млеет – но потом... если только можно судить о таких вещах... хм... наощупь, тем, что у Зараки выполняет роль детородного органа, лучше всего бы заколачивать сваи... по меньшей мере; Бьякуя стискивает кулаки за спиной, и зубы стискивает, и считает вдохи-выдохи, он боец, он приучен терпеть боль, если это необходимо, и уж тем более, если он считает нужным; а то, что Зараки одной рукой неуклюже гладит его по волосам и срывающимся голосом ворчит на ухо что-то успокаивающее, он для собственного спокойствия предпочитает счесть игрой воспаленного воображения.

В мире вокруг разом выключается свет – и воздух пропадает из легких – и все заканчивается.

Дышится легко и тошнотворно-сладко, и между ног мокро, и боли, которая должна быть там, да и не только там, нет и в помине; тело словно ватное, в голове теплая звенящая пустота, и оставаться в сознании до конца, кажется, все-таки не вышло – руки уже развязаны, Зараки сидит рядом и почти-деликатно растирает ему занемевшие запястья. И смотрит... непонятно, таким "непонятно", которое Бьякуя, с трудом собрав воедино собственные остатки способностей к умственной деятельности, определяет как "сконфуженно".

И – просит прощения.

Вслух.

Довольно вежливо.

На полном, кажется, серьезе.

Бьякуя мысленно воздает себе должное – оказывается, даже после всех... упражнений... в которых ему нынче вечером довелось участвовать, он все еще способен врезать грозному капитану Зараки в челюсть, не выбив себе кисть и даже не оцарапавшись.

Впрочем, тот только криво ухмыляется и сгребает его в охапку.

Вдвойне приятно, когда собеседником оказывается муж не только достойный, но и сообразительный.

Разумеется, похмелье после веселья не заставило себя ждать; разумеется, долг, стыд, вина и многое другое, составлявшее изрядную часть его жизни, на разные голоса твердили ему, что то, что он себе позволил, абсолютно недопустимо и – о да, разумеется, - не должно повториться; разумеется, черная зубастая тоска не замедлила вернуться...

И, разумеется, Зараки тоже вернулся.

И все повторилось как по нотам, с точностью до вздоха, до удара, до клятв самому себе, что это повториться не должно.

Окружающие продолжали – весьма любезно – ни о чем не догадываться; вдвойне любезно, поскольку проявления нежности в понимании Зараки оставляли слишком – слишком – наглядные следы. Шарф был настоящим спасением, и перчатки тоже – но и того и другого было преступно, отчаянно мало; Бьякуя запахивал оба косоде поглубже, одергивал пониже рукава и с достойным лучшего применения сладострастным усердием твердил в мыслях, что он ведет себя совсем как мямля-жена, которую поколачивает муж, и она прячет синяки из глупой боязни, что соседи будут показывать на нее пальцами... мысли текли, словно дрянь из вскрытого нарыва, и парадоксальным образом от них становилось легче – до какого-то момента.

Иногда Зараки возникал на его пороге, словно чертик из коробочки, именно тогда, когда целительное действие мысленного самобичевания подходило к концу. Чаще его приходилось разыскивать. Привлекать его внимание. Провоцировать. Чуть ли не предлагать себя, потому что общеизвестно, что завуалированных намеков капитан Зараки не понимает и где-то в глубине души уверен, что "намек" – это сорт данго. Бьякуя ненавидел себя за то, что позволяет себе так унижаться на глазах у всех – всезнающий внутренний голос на это обычно возражал, что у "всех", по крайней мере, у той части "всех", которая лишена ярко выраженных суицидальных наклонностей, есть дела поинтереснее, нежели лезть в любовные игры капитанов Готэя вообще и их двоих в частности; Бьякуя вежливо предлагал ему отправляться куда-нибудь к рогатым демонам, если не дальше – препираться с внутренним голосом было ниже остатков его достоинства.

Так или иначе, цикл всегда начинался и завершался одинаково – бешеные взгляды, лязг стали, короткая свирепая возня и полное торжество животных инстинктов. Романтики во всем этом было негусто; взамен были кровь, боль, бездумная злость и звериная радость – Бьякуя и помыслить не мог, что ему нужно для – для счастья? – назовем это так за неимением лучших определений - именно это. И уж тем более помыслить не мог, что он сам нужен кому-то – не просто "кому-то", а вполне конкретной наглой и непозволительно сообразительной скотине, понятия не имеющей, как вести себя в обществе – для не то чтобы счастья, но, во всяком случае, для чего-то, ради чего скотина эта раз за разом возвращается, и принимает, и отдает, и делает при этом вид, что ничего из ряда вон выходящего не происходит.

Впрочем, капитану Зараки лишь бы подраться.

Нет, разговаривать он тоже умел, и даже развернутыми предложениями. И молчать умел, чего Бьякуя не ожидал от него вовсе и оттого ценил только выше. И на Бьякуины попытки пошутить реагировал точно так же, как и десять из десяти его привычных собеседников – припадками нервной икоты (на редкость поучительное оказалось зрелище, ничего не скажешь). В образ грубого животного все это умещалось плохо, и что с ним таким делать, Бьякуя совершенно не представлял – но, пожалуй, согласен был попробовать к нему привыкнуть; привыкнуть к самому Зараки целиком, раз уж к образу не получилось.

В дурные дни, когда тоска подступала к самому горлу, у них порой и до секса не доходило – зато однажды великолепно дошло до отменной драки в худших кабацких традициях; в тот раз Бьякуя следов скрывать не стал из принципа – если кому-то охота считать, что синяки, появившиеся в результате того, что два достойных мужа воспылали желанием в некотором роде набить друг другу морды, могут означать что-либо недостойное, то этому кому-то надлежит как следует подумать о собственном поведении и образе мыслей... Личный состав поглядывал в его сторону с боязливым уважением, лейтенант Абарай – с суеверным ужасом (впрочем, если учесть, что последнего Бьякуя застал как-то раз у дверей спальни Рукии в неурочный час, можно было считать, что они с лейтенантом квиты), а Зараки только понимающе ухмылялся при встречах – не иначе, нарываясь на продолжение.

Конечно, продолжение последовало, и до того удачно, что в тот день Зараки унес его с полигона на руках – да, как девицу-невесту; возражать не было ни сил, ни воли – на остатках того и другого Бьякуя коротко взмолился, чтобы чертово животное не додумалось приволочь его бездыханное тело в расположение дивизии, хоть его, хоть своей. Конечно, животное в качестве пункта назначения выбрало родовое поместье Кучики. Впрочем, слуги будут молчать... а у лейтенанта Абарая, который, похоже, в последнее время ходит к Рукии по ночам, как на работу, оказались очень большие и выразительные глаза; и поделом ему.

Будет ли Абарай молчать о том, что видел, Бьякуя не знал, и по здравом рассуждении – или в припадке окончательного помрачения рассудка – решил, что, пожалуй, не стоит волноваться об этом вопросе. Узнай завтра об их с Зараки нелепой, бестолковой и – пуще жизни необходимой? – связи весь Готэй, Бьякуя не пожалел бы и, пожалуй, уже и не отступился.

И разрушенной в пыль брони ему было ни капли не жаль.

- Признавайся, Кучики, аристократам в детстве спецом дают уроки, как морочить голову себе и другим?

Лежать на еще теплой после солнечного дня траве, пожалуй, что и приятно, а лучшей подушки, чем чужая, сухая и жесткая ладонь под щекой – кто бы мог подумать! – и представить себе нельзя.

- Не понимаю, о чем вы.

- От такого слышу...

Молчание, ленивое и сонное, не хочется прерывать, но – но нельзя же отмалчиваться вечно, и слова, которые прятались по темным закоулкам сознания – или Бьякуя сам, своей волей, прятал их, не давая выбраться наружу, впрочем, суть ведь не в этом – обретают голос:

- Вы жалеете?..

- Не дождешься. А ты?

Бьякуя молчит и – самую малость – сильнее прижимается к теплой ладони.

Похоже, такого ответа вполне достаточно.

@темы: яой, фантворчетво: фанфикшен, рейтинг: R

---

Без названия

[Торетти]

Зараки Кенпачи/Кучики Бьякуя
Время до основных событий Блича.
Автор:  Торетти
Написано на БличКинк.

Есть один уголок за поместьем Кучики, там за рядом домов, чуть не доходя до Руконгая, между двумя глухими стенами, стоит старая искалеченная груша, а под ней лежит плоский камень. Убегаю, накинув старую выцветшую одежду — там на короткий срок нет ответственности, нет клана, нет даже вечной сакуры, только я, камень и эта груша, цветки которой считаются невзрачными и уродливыми... Я никому не покажу это место.

Я никому не покажу это место. Там тихо, и можно подумать. Там нет взглядов, некого вызывать на бой. Камень лежит, груша стоит, я сижу — вот такой простой ряд стабильности. Без вывертов и дополнений.

Для Бьякуи этот тихий уголок стал тем странным местом, где его мир соприкасался с внешним. Где-то впереди была дикая и ненужная свобода, в которой подстерегали угрызения совести за преданный долг, где-то позади имелись многочасовые церемонии, клан, ответственность. Он не мог уйти и всегда возвращался, но это место воспринималось, как аналог внутреннего мира. Кто знает, чем руководствовались люди, которые строили эти стены вокруг, может быть, просто пожалели старую грушу, а к себе взять не захотели, вот и оставили тут.

Задремав на камне и сонно отмахиваясь от ползущего по щеке солнечного лучика, Бьякуя был вполне счастлив. Проснулся, правда, от неприятного давящего ощущения, и долго смотрел на высокого мужчину, который стоял в тени, и с явным неудовольствием изучал его лицо. Оба долго ждали, пока кто-то почувствует себя лишним, и уйдёт. Молчали, только рейацу потрескивала, пока за них не решило время — если у этого бродяги времени было хоть отбавляй, то Кучики пришлось уйти, обязанности ещё никто не отменял. И ушёл, медленно, с достоинством, не оглянувшись на смешок, брошенный в спину.

Новый капитан одиннадцатого отряда, Зараки Кенпачи, стал для Кучики Бьякуи личным проклятием. Аристократ допускал, что тут его подводит некоторая мнительность, но издёвка на лице этого дикаря просматривалась практически всегда. Казалось ли, что при взгляде на Бьякую эта издёвка становилась ощутимее, или на самом деле Зараки вот-вот собирался хрипло сказать что-то вроде: «Что такое? Давит кенсейкан-то, а некуда сбежать?», и эта мысль сковывала лицо в непроницаемую маску. Кучики проходил мимо, словно Кенпачи пустое место, и даже приучил себя к мысли, что мужлан и бродяга просто не стоит внимания.

— Слушай-ка, как там тебя, — пророкотало над головой, и Бьякуя с трудом удержал лицо, медленно повернулся и смерил Зараки взглядом. Тот только коротко хохотнул — забавно показалось, что хрупкий по сравнению с ним и не отличающийся высоким ростом аристократ высокомерно смотрит снизу вверх.
— Бьякуя, да? — без тени смущения продолжил великан, — ты капитан, значит достаточно силён, так может это?
Он приглашающе мотнул головой в сторону, катану перехватил удобнее, и оскалился в довольной усмешке.
— Мне это не интересно, — прохладно произнёс Бьякуя и прошёл мимо. Специально не спешил, но между лопаток даже заломило от взгляда вслед, а в голове металась глупая мысль, что с какой бы стати ему напрашиваться на бой, да ещё так глупо. И совсем тихо: «Не узнал. Слава богу».

Тем же вечером Бьякуя с ощущением тихой и запретной радости снова сидел на камне под старой грушей, немного прошёлся в сторону Руконгая. Вернулся и лёг на нагретый за день солнцем камень, заложив руки за голову. Не стоило придумывать лишнее, встреча оказалась случайной, Зараки и не запомнил... да и с какой стати ему помнить, что кого-то встретил в переулке? Подумалось, что стоит ещё пройтись, размяться, прежде чем браться за дела. Ведь что аристократу прилично? Созерцать сакуру, любоваться росами, внимать кукушке? Бьякуя шёл в сумерках, с удовольствием вдыхая прохладный воздух, и не заметил, как забрался далеко, а опомнился только когда дорогу преградили какие-то мужланы, от которых так и разило дешёвой выпивкой.

Говорят, что против лома нет приёма. Против удара по затылку тоже, и можно винить только себя в том, что расслабился, вышел без оружия, и задумался настолько глубоко, что даже кидо не вспомнилось, а только мелькнули перед глазами ухмыляющиеся рожи, а после — пыльная дорога у самого лица, да жадные руки, растягивающее тело за руки и за ноги. Гнев вскипал, заглушая дурноту от ошеломляющего удара, и он был почти уверен, что сейчас расшвыряет всех этих безродных, несмотря на боль в ушибленном плече, как хриплый голос Зараки заставил онеметь, и скрутить в тугой узел рейацу. да что там, Бьякуя скорее сквозь землю провалился бы, чем позволил себя узнать.
— Пошли вон, — как-то устало зевнул Кенпачи, и Кучики вжался лицом в землю, слушая крики и характерный звук ломающейся кости, вопль боли, торопливые извинения и топот удирающих выпивох, — вставай, девка, хрена ли шляться по таким местам?
Девка?!
— Ну, вот так, — крепкие пальцы сжались вокруг запястья, и Бьякуя закусил губу, когда Зараки поднял его с земли и встряхнул, как ветошь, — а то ходят, а потом мамке рыдают в коленки, что трахнули и спасибо не сказали. А ты ладненькая, чернявая. Люблю чернявых.
Кучики только голову опустил, радуясь длинным прядям, скрывающим лицо.
— Испугалась, ага, — Зараки хмыкнул, сжал пальцами подбородок аристократа, и оцепенелый Бьякуя только глаза дико распахнул, когда заполучил звонкий и какой-то ненастоящий поцелуй в губы, потом шлепок пониже спины, и Зараки пошёл себе вдоль улицы, пьяно ворча что-то про глупых баб, которые какого-то чёрта шарахаются в опасных местах.

Как под наркозом, Бьякуя вернулся к себе — от дичайшего стыда лицо полыхало огнём, от гнева глаза застилало пеленой. Он наскоро умылся, схватился за занпакто и замер. И? Что он сможет предъявить Зараки? От бешенства просто заколотило, но заставил себя раздеться, унять эмоции и улечься на футон. Он извертелся за ночь, стараясь заставить себя прекратить то пылать от возмущения, то обливаться холодным потом от того, что Кенпачи мог его узнать.

Бессонница ещё никому не добавляла кротости духа — Бьякуя держался на гордости и честном слове, а чёртов Зараки словно специально маячил перед глазами, стоило только появиться где-то за стенами собственного кабинета. Кучики не мог понять, что же его так заело, с какой стати только при звуках голоса капитана одиннадцатого отряда горло словно удавкой перехватывает, а лицо неприлично заливается краской гнева. И хочется покрошить его на мелкие кусочки, стереть с лица земли.
— Слышь, а ты не знаешь, что это ваш капитан на меня такой букой смотрит? — голос за окном заставил кисть в руке дрогнуть, и Бьякуя смял испорченный документ, слушая дальше и не рискуя повернуться в сторону распахнутого окна.
— Не могу знать, Кенпачи-тайчо!
— Ага, — тот же хриплый смешок, от которого по коже начинается буйная пляска мурашек и горло сдавливает, — ну, пойду у него спрошу.
Гордость не позволила спастись бегством, на последних каплях самообладания твёрдой рукой выводил отчёт, вылавливая малейший звук за дверью — Бьякуя ждал шагов, стука в дверь, но того, что Зараки просто подойдёт к окну, протянут руку и похлопает его по плечу, привлекая внимание... Издёрганные нервы заставили развернуться сжатой пружиной, на пол полетела тушечница, сбитая со стола. Кенпачи замер, глядя на него, и медленно покачал головой:
— Вот чего, Бьякуя...
— У вас ко мне какое-то дело, Кенпачи-тайчо? — Бьякуя с каждым произносимым словом заковывался в ледяную броню, и мог бы даже гордиться собой.
Зараки рассматривал его, словно в первый раз увидел, потом снова покачал головой — колокольчики тихо звякнули.
— Это ж нужно так себя ухайдокать, — тихо удивился Кенпачи и брякнул, — ты бы это... Жрать тебе надо больше. Иначе какой толк быть аристократом? Нос, глаза и сверху заколка твоя дурная. Ты знаешь, говорят, что вот этот шарфик весит примерно, как взрослый мужик. Не удивительно, без него же тебя же ветром унести может.
— Вы пришли, чтобы дать советы кулинарного характера? — прошипел Бьякуя, сжимая пальцы вокруг рукояти Сенбонзакуры.
— Нет, вообще пришёл спросить, какая муха тебя за задницу укусила, что ты крысишься на меня, как мелкая болонка, — мирно пояснил Зараки и с хрустом расправил плечи. Взгляд Кучики мазнул по крепкой шее, по широкой груди в распахнутом косодэ, и останавливала только дурацкая мысль, что сейчас на плацу как раз больше двухсот шинигами, а потом придётся тянуть на себе два отряда, шестой и одиннадцатый.
— Потрудитесь покинуть территорию шестого отряда, — процедил Бьякуя и заставил себя отвернуться от окна, поднять тушечницу. Он мерно растирал палочку туши, уговаривая себя не обращать внимания, не злиться, это недостойно главы клана. А тут ещё в туши оказался камешек и равномерным поскрипыванием доводил до белого каления. Однако Зараки не ушёл — он удобно облокотился на подоконник, рассматривал кабинет, потом протянул руку и потянул за Гинпаку. Лёгкая ткань натянулась, снова разбивая самообладание Бьякуи вдребезги, однако Кенпачи пожал плечами, буркнул, мол, сплетни всё про шарфик, тряпка как тряпка, и ушёл, оставив Кучики хватать воздух ртом и дрожащими пальцами поправлять Гинпаку.
— Да что же это такое, — беззвучно простонал Бьякуя, пытаясь проанализировать ощущения, слишком похожие на возбуждение.

Я чувствовал себя идиотом, ведь повода злиться не было изначально. Так что своё чудовище я вырастил сам. Замкнулся на одном человеке, сделал его постоянной мишенью своих самых сильных эмоций. И напился я тогда до оцепенения, едва только понял, что тело реагирует на эти мысли... неправильно. Только не помогло, и утром, с моим-то счастьем, кого я встретил первым, страдая от жестокого похмелья? Зараки Кенпачи.

А мне нравилось, ведь этого аристократа едва ли не трусило, стоило только подойти ближе. Любопытство — давно меня не вызывали на бой, всё больше я инициативу проявлял. А раз его злит моя рожа, так пускай! Но держался. Хотел бы я знать, почему, вот и сейчас, смотрит с презрением, рот в нитку, морда ледяная. Только дышит неровно, будто целый день убивал и ни с кем не поделился. И почему ж вот такого хочется взять, и... да ну, дурная мысль. Нашёл, о ком заботиться, это же Кучики Бьякуя.

Расставить всё по местам и все акценты погасить — самое простое решение, которое принять так трудно. Не подойдёшь и не объяснишь, остаётся идти только в одном направлении — в себя. Бьякуя снова спасался у старой груши, только сидел и смотрел на принесённое с собой вино. Собирался выпить, но даже не прикоснулся. Лёгкий толчок ногой, и бутылка падает на бок.
— Ага, хорошее место.
Бьякуя только глаза закрыл со стоном, услышав голос Зараки. И не пошевелился, когда он сел рядом на камень.
— А ты что тут, пьёшь в гордом одиночестве? Знаешь, когда я тебя тут в тот раз увидел, тебя так не трусило.
Кучики резко повернулся:
— Так узнал?
— И что? — лицо Зараки было спокойным, — всегда нужно иметь какой-то угол, чтобы стало всё ровным вот в этом месте.
Он спокойно положил ладонь на грудь Бьякуи, отпрянуть не дал, просто сгрёб за грудки и слегка тряхнул.
— Руки, — прошипел Бьякуя, не двигаясь.
— Ага, руки у меня сильные, — согласился Кенпачи, — загнал ты себя.
В ловушку.
— Буквально в узел завязал, — продолжал Зараки, мирно щурясь куда-то в сторону заходящего солнца.
— Так развяжи, — неожиданно для самого себя предложил Бьякуя, бледнея от смеси возбуждения и злости. Зараки только молча рванул косодэ в стороны. Бьякуя не двигался, потом начал молча бороться с этими руками, зашипел от боли, когда захрустели суставы в выкрученных плечах. Только глаза сверкали льдисто и зло, когда понял, что остался обнажённым и распластанным в унизительной позе на коленях, а грудь прижималась к камню. Однако ожидаемой резкой боли не было — Зараки просто удерживал его, даже не дав себе труд раздеться полностью, молча гладил строптиво дёргающееся тело. Никакой утончённости, скупые движения, только жаром от тела тянуло, да пальцы мягко скользили вдоль напряжённого члена. Доведённый до грани истерики Бьякуя сам попытался толкнуться в его ладонь, кусая губы, чтобы не издать ни звука, и испытывая смутную благодарность к Зараки за молчание. Кончил, как мальчишка, быстро — замер и дышал загнанно, признавая правоту Кенпачи. Загнал, сам себя, так глупо...
Сперма — не лучшая смазка, но лучше такая, чем никакой, и вывернуться не удалось, так что скоро Бьякуя смирился с тем, что и ему нужно получить разрядку. Стиснул зубы и молчал, заставив себя расслабиться, напоминая себе, что боль, это всего лишь боль, не смертельно. И злился от того, что не в чем упрекнуть этого безродного. И сам подался назад, только удивлённо распахнув глаза, когда Зараки его придержал за бёдра. Молча ждал, пока привыкнет тело, а потом уже срывался на стоны от каждого толчка, вцепившись в камень пальцами. На грани сознания вскрикнул, когда Зараки поднял его, прижимая дрожащее тело к своей груди, укусы ложились на плечи, покрывая кожу сеткой отметин. И опустошающее удовольствие под тихий рык сзади, прямо на ухо...

На широком камне оказалось вполне достаточно места для двоих. Зараки помалкивал, перебирая пряди волос Бьякуи, потом прикрыл его лицо этими прядями и просто прикоснулся к губам поцелуем.
— И больше не ходи в Руконгай, — грубовато сказал он, — да ещё и без оружия. Лучше уж в кенсейкане, да с Сенбонзакурой.
Нервы Бьякуи не выдержали, и он неумело разрыдался, уткнувшись лицом в грудь Кенпачи. От грубой этой заботы, с которой тот прикрыл его тело одеждой, от надёжного тепла, от неожиданного молчания. От собственной глупости, которую он сумеет выкорчевать из собственной натуры, когда пройдёт этот срыв.
Зараки же лежал и думал, что слишком усложняют себе жизнь аристократы. Сковывают себя, связывают, уродуют до неузнаваемости, а потом любая воля опьяняет их, как детей, тайком глотнувших пива.

Сидеть на камне под искалеченной старой грушей, прижавшись спина к спине, и молчать о том, что известно только двоим. Редко, очень редко. Не подавать вида при встрече, что есть между двоими молчание, тёплое и надёжное, которое не перечеркнуть ни резкими словами, ни ледяными взглядами. И никогда больше не просить развязать узел...

Иногда мне кажется, что всего этого не было. Не было чудовища, которое пожирало меня изнутри, не было этого болезненного опыта отношений. И не было желания повторить, ведь мне хватает того, что у нас осталось. Я знаю, что когда мне станет совсем плохо, я смогу прийти под старую грушу, которая каждую весну упрямо цветёт, сесть на камень. И опереться спиной на широкую спину этого безродного, в котором скрывается кто-то более благородный, чем многие встреченные за прошедшие годы.

@темы: яой, фантворчетво: фанфикшен, рейтинг: NC-17

---

Новое живое счастье

[Торетти]

Название: Новое живое счастье
Автор:  Торетти
Бета не пожелала светиться.
Команда: Bleashrooms
Пейринг: Зараки/Бьякуя
Предупреждение: махровейший ООС, Зараки гад, Бьякуя истерик, автор раскаивается. Гадство Зараки выписано по следам одного из давних хлорко-холиваров на дайри.
Количество слов: 1446
ЗоМаш, внеконкурс.


Говорят, что дурной пример заразителен, но если дурным примером заражается тот, кто и ранее не отличался прекрасными манерами, то может получиться самое настоящее чудовище. Капитан одиннадцатого отряда Зараки Кенпачи не читал, и уж конечно, не писал стихов. Любование природой ограничивалось с его стороны чисто практическими целями. Взаимоотношения с другими живыми существами тоже было вполне утилитарным — вечный поиск интересного противника для поединка с краткими минутами радости во время самого поединка. А подковыривал Ичимару, хитрым вкрадчивым бесом ввинчивался в разговор, как будто ниоткуда появлялся, вот и нахватался Зараки дурного.

О Кучики Бьякуе поговаривали, что он всегда держит себя в руках, не раздражается без повода, да и по поводу не спешит вспыхивать. Не делает ошибок, не кричит, не язвит — сплошное «не». Зараки точно знал, что добавить к этому списку отрицаний — неправда. Всё это было наносным, нарочитым, подчёркнуто крахмальным, как капитанское хаори. Первый всплеск гнева в глазах Бьякуи он увидел, когда в компании Ичимару специально доводил его по поводу предстоящей смертной казни Рукии. Потом невозмутимость капитана шестого отряда покачнулась, и, в конце концов, истаяла, как лёд по весне. Подобие спокойствия удавалось сохранять только после бешеной схватки, когда Зараки удавалось насмешками и болезненными намёками довести Кучики до срыва. Так любопытные дети бессознательно мучают живое существо…

— Пф… Бьякуя, что такое? Снова жизнь не мила, начальство сволочное, отряд захлебнулся в бумагах, лейтенант бездарность? Или сестра в подоле принесла что-то рыжее и орущее? — Кенпачи пришёл без приглашения, сидел боком на чисто вымытой веранде. Специально прошёлся по клумбе, мокрые и грязные варадзи оставили на досках следы.
— Кенпачи-тайчо, вынужден вам заметить, что это уже переходит все границы, — ровным и прохладным голосом проговорил Бьякуя, прекрасно понимая, зачем тот пришёл. Наблюдал, как Зараки потягивается, забрасывает ногу на ногу, ухмыляется. В этот раз Кучики не мог выйти из себя, хватит, в самом деле. Прекрасно можно проигнорировать даже тот факт, что крупная стопа направлена на него — прямое оскорбление. Кучики безразлично смотрел, как Зараки встал, подошёл вплотную, навис над головой и заухмылялся.
— Бьякуя, ты снова неживой. Не могу поверить! А хотя это порода такая гнилая, видимо. И сами не живёте, и другим не даёте. Жену вот уморил. Возомнил себя невесть кем, как же, аристократ, взял бездомную девку поиграться, а как надоела, так в могилу и задвинул жёнушку-то. Нет, я, конечно, понимаю, всякому охота побыть добреньким, повыпендриваться, завести себе двуногую игрушку. И главное, как подвезло-то! Одна сыграла в ящик, вторая нарисовалась, точная копия. Ты, кстати, передумал тогда девку собственными руками убивать на Соукиоку? А хорохорился-то, фу-ты ну-ты! Слышь, Бьякуя?
Зараки спохватился и прикусил было язык, сообразив, что просто как идиот последний повторяет чьи-то пьяные слова. На душе стало тошно, мелькнула слабая надежда, что хоть и перегнул палку, но вот зато сейчас Кучики обозлится, выхватит занпакто, и перестанет ломаться, как сдобный пряник…

Бьякуя дёрнулся, как от удара бичом, при упоминании Хисаны. Слушал ленивый говорок Зараки, и каждое слово оказывалось тяжелее предыдущего, давило на плечи. В груди что-то хрустнуло, раскалываясь на части, горячим облилось. Кучики поднял голову, глядя снизу вверх на Кенпачи, медленно поднял руку к его лицу и отвесил ему пощёчину. Слабую, кончиками пальцев, но на Зараки она подействовала, как ведро ледяной воды на голову. Бьякуя повторил пощёчину, на этот раз вложившись как следует, аж в ушах у Зараки зазвенело, потом без передышки тыльной стороной ладони засветил увесистую оплеуху. Удары сыпались по нарастающей, Кучики только шевельнул бледными губами, беззвучно прошептав что-то, и бил снова и снова. Защищаться Кенпачи и в голову не пришло, он только вытер разбитые губы, да смотрел изумлённо, как ладонь Бьякуи сжимается в кулак, как на белоснежных рукавах появляются мелкие брызги крови, а беззвучный шёпот, наконец, складывается в единственное слово:
— Замолчи… Замолчи! Замолчи!
— Ты же меня зарубить можешь, почему просто руками? Кидо опять же…
— Замолкни!
Зараки видел истерики раньше, и всегда считал, что это много глупых эмоций, но Бьякуя только мертвел лицом. Не выкрикивал проклятий, только монотонно повторял приказ замолчать. И это пугало по-настоящему. Но страшнее оказалась улыбка, исказившая бескровное от гнева лицо. В этой улыбке был осколок умершего счастья, которое Кенпачи неловко задел. Бьякуя опустил руки, повернулся и ушёл в дом. Зараки видел его в глубине комнаты, всё ждал, пока этот ледяной аристократ сделает хоть что-то: закричит, начнёт ругаться, ломать мебель, бросится пить или рыдать, как баба, не зря же говорят, что у благородных чувствительные души. Ничего, ноль, как будто призрак бесплотный стоял в полумраке, и не шевелился.

— Послушай, — Зараки подошёл и положил руку на плечо Кучики, — ну как там у вас говорят… приношу свои извинения, что ли. Брось, я дурак, наслушался пьяных разговоров, хотел растормошить. Слышишь, Бьякуя? Ну, будет тебе!
Кенпачи развернул его к себе лицом, как куклу. Никаких эмоций, только приклеенная к губам мёртвая улыбка на безжизненном лице. Оставить так Зараки не мог, поэтому встряхнул Бьякую, как тряпку, за плечи. Не добился никакой реакции, замахнулся было, но руку задержал.
— Ну, хорошо… я тебе гарантирую, ты захочешь меня убить. Ничего-ничего, жажда убийства это эмоция, тебе не повредит.

Зараки нарочито грубо сдирал с него одежду, раздевался сам, бесился от безучастности Бьякуи. Неужели ему настолько наплевать?! Целовать его оказалось страшно — Кенпачи всё казалось, что он порежется об тот осколок счастья, отпечатавшийся на холодных губах. Чувствовал себя кретином, ведь бревно живее этой куклы, как можно соблазниться? Ведь не встанет даже, несмотря на то, что под одеждой у Бьякуи оказалось вполне крепкое и ладное тело. Почему-то казалось, что будет тощим, изнеженным, но эти ожидания не оправдались. Зараки с любопытством исследователя трогал, сжимал, гладил. Грубые и жёсткие пальцы скользили по коже Бьякуи, очерчивая мышцы, коротко сжались на шее, скользнули на затылок, потом вниз по спине и снова на живот и на грудь. Зараки царапнул сосок, заметив, как дёрнулось холодное тело в руках, и спрятал неловкую усмешку в шевелюру Кучики, тут же оставив пятно крови из разбитой губы на кенсейкане.

Реальность ворвалась в онемевший рассудок Бьякуи внезапно. Казалось, только что дал пощёчину зарвавшемуся руконгайцу, и вот каким-то непостижимым образом оказался обнажённым, да ещё и на коленях у голого Зараки. Любое самообладание полетит к чёрту от такого расклада.
— Ты с ума сошёл?
Неверящий голос Бьякуи заставил Кенпачи коротко хохотнуть и прижать к себе напрягшегося мужчину.
— Да ты с ума любого сведёшь, упрямством своим тупым, — проворчал Зараки, оставляя на шее Бьякуи лёгкие укусы вперемешку с поцелуями.
Вот тут бы встать, и уйти, Кучики не относил себя к слабым, да и Кенпачи не строил себе иллюзий, не пытался удерживать силой. Надо будет — ну так встанет да и уйдёт, но ведь не уходил же? Почему-то оставался на коленях, дышал только возмущённо, как будто собирался что-то сказать, да осталось слова подобрать.
Зараки просто смотрел на жизнь: дают — бери, бьют — беги. В руках тело — надо брать, пол не помеха, а что потом убьёт, так это ж мечта всей жизни! Поэтому, не мудрствуя лукаво, пошарил вокруг, щедро налил на ладонь масла какого-то, скользкими пальцами обхватил член Бьякуи и просто начал мерно двигать рукой вверх вниз, не слишком обращая внимания на невнятное возмущённое восклицание над ухом.
— Расслабься, — посоветовал Кенпачи, опрокидывая Бьякуя на спину и подхватывая под бёдра. Кучики просто махнул рукой, фигурально выражаясь. Ему стало жарко, нервы требовали разрядки, и этот способ не хуже любого другого. Поэтому сейчас только поморщился, пережидая первые неприятные ощущения от пальцев, а потом и боль от члена Зараки. Практически без подготовки, ну хоть масло какое-то, и без спешки, и на том спасибо.
Первый короткий стон, сорвавшийся с губ Бьякуи, Зараки встретил с судорожным вздохом облегчения. Сейчас под ним билось вполне живое тело, притягательное, горячее. Без бабьей мягкости, когда боишься тронуть лишний раз, не оставив синяка. Вот Кенпачи и не боялся — упёрся руками в плечи Бьякуи, пригвоздив к полу, и пытался не сорваться в банальное «оттрахать до потери пульса». Каждый глубокий толчок до упора сопровождался короткой паузой, пока Кучики не растерял терпение — он с силой сжал коленями рёбра Зараки, заставив отпустить свои плечи, сам положил ладони на бёдра, задавая темп толчков.
— К чёрту всё, — прорычал наконец Бьякуя, оставив на груди Зараки росчерк ярких царапин, начал сам себя ласкать, сжимая напряжённый член.
— Руку убери, — рявкнул Зараки и одобрительно заворчал, получив ещё несколько царапин, теперь уже на спине. Вжал Бьякую в пол, с замиранием сердца слушая полузадушенные стоны, резкими рывками вбиваясь на всю длину. Наконец он почувствовал, как Кучики разжал руки и захлебнулся криком, и сам через миг зарычал, парой коротких толчков доводя себя до наслаждения.
Сразу потянуло обмякнуть и передремать немного, Зараки перекатился на спину, устраивая Бьякую на себе, помог ему выпрямить ноги и очень постарался не улыбаться, когда услышал сдавленный стон и последовавшее за ним проклятье.
Они лежали, постепенно успокаиваясь, в обессиленной дремоте. Кенпачи иногда подсматривал, приоткрывая один глаз — темноволосая голова Бьякуи покоилась на груди так спокойно, как будто они не первый раз занялись любовью.
— Прости, хорошо? — наконец прошептал Зараки.
Кучики кивнул молча, поднял голову, с минуту смотрел в его глаза, и сорвано хрипло прошептал:
— Не торопитесь, Зараки-тайчо? Оставайтесь на ужин…
Зараки улыбнулся, стирая с кенсейкана следы крови. На груди отдыхало новое живое счастье, уставшее и выдохшееся, но настоящее.

@темы: яой, фантворчетво: фанфикшен, рейтинг: NC-17

---

Ножны и занпакто — разные вещи

[Торетти]

Как и обещал))
Написано на ЗоМаш.

Название: Ножны и занпакто — разные вещи
Автор:  Торетти
Бета:  Rudaxena
Команда: Bleashrooms
Пейринг: Зараки/Бьякуя, местами ужасный ООС, без которого никак
Количество слов: 1500


— Ледышка.
— Мужлан.
Обменялись любезностями и разошлись в разные стороны. Один цыкнул, другой фыркнул. Вот и поговорили.

Весь Готей поголовно, вернее, те, у кого поворачивался язык озвучить, считали, что капитаны тринадцати отрядов находятся не в самых лучших в мире отношениях. Все отряды презирают четвёртый, но до икоты боятся Унохану-тайчо. Не грызутся между собой только Кьёраку и Укитаке, пожалуй. Но если спросить, у кого из капитанов самые напряжённые взаимоотношения, граничащие с открытой враждой, то каждый ответит, что между шестым и одиннадцатым отрядом лучше не стоять, а между их капитанами даже не отсвечивать — раскатают в тонкий рисовый блинчик и не спросят, как блинчик звали при жизни.

* * *

— Эй, Бьякуя!
— Кучики-тайчо, — привычно поправил Бьякуя, мысленно добавляя, что вообще глава благородного дома Кучики только по своей редкой демократичности допускает простейшее обращение по званию. Но не по имени!
— Вот смотрю я на тебя, Бьякуя, и думаю… — Кенпачи оперся мощным плечом на раму сёдзи, и тут же раздался угрожающий треск дерева, которое вот-вот сломается.
— Надо же, какая редкость, — спокойно прокомментировал Кучики.
—… и думаю, что холоднее, твоя постная морда или твоя задница, — завершил мысль Зараки и сделал вид, что ему совершенно не интересна реакция Бьякуи. Кучики совершенно не изменился в лице, потянул паузу и, наконец, просто молча выдохнул сквозь стиснутые зубы.
— Ещё одно очко в мою пользу, — удовлетворённо заключил Зараки, повернулся спиной и пошёл восвояси. Шёл и довольно скалился, ожидая получить между лопаток парфянскую стрелу.
— Ступайте, ступайте, — устало проговорил Бьякуя, — от вашей первозданной простоты у меня скулы сводит.
— Угу, — беззлобно бросил через плечо Зараки, не останавливаясь, — улыбнуться, поди, хочется, а морду лица приходится блюсти.
Кенпачи не так уж далёк от истины — когда он, наконец, уходит, Бьякуя улыбается.

* * *

— И вот я иду, а тут этот, в шарфике который, мне и говорит: «Уважаемый доблестный офицер одиннадцатого отряда, не будете ли вы так любезны уйти с моей клумбы?»
За общим пьяным хохотом слышно, что кое-кто смеётся с осторожностью.
— Это где ж ты шёл?
— Да я случайно в поместье Кучики забрёл, и…
Раскрасневшийся рассказчик получил тут же сильнейший хлопок по плечу, который сбил его с ног. Зараки засмеялся, на шее только вздулись жилы да глаза нехорошо сощурились.
— Ну-ну? — поощрил он рассказчика. — Идёшь ты по клумбе в поместье Кучики, и?
— А этот, в шарфике… — попытался продолжить рассказчик и получил ещё один хлопок ладонью, да такой, что рука плетью повисла. Только после этого процент трезвости повысился, но не слишком, — капитан, за что? Вы же сами…
— Я же сам. Ага, я всегда всё сам. Что позволено капитану, то не позволено чистильщику сортиров.
— Я десятый офицер!
— Теперь чистильщик сортиров.

* * *

— Эй, Бьякуя…
Непривычно мягкий голос Зараки заставил Кучики удивлённо вскинуть брови.
— Тут один из моих орлов к тебе залетал, — капитан одиннадцатого отряда серьёзно покивал, словно для придания веса своим словам, — в общем, это… извини, короче. Я ему сам воспитательную работу сделаю.
— Что с вами, Зараки-тайчо?
— Ответственность за личный состав и так далее. Распустились, но пара-тройка марш-бросков, чтобы жизнь малиной не казалась — и мигом забудут, как ерундой страдать.

Бьякуя с достоинством кивнул, открыл дверь шире и взглядом указал в глубину дома.
— У меня есть сливовое вино.
— Покрепче ничего нет? — заворчал, разуваясь, Зараки.
— Каждый раз один и тот же глупый вопрос, — усмехнулся Бьякуя, провожая гостя в комнату, где быстро накрывали на стол. В этот раз даже выпили по чуть-чуть, прежде чем Бьякуя начал улыбаться, а Зараки протянул руку.

Кучики без лишних сантиментов раздевался, с несвойственной ему небрежностью бросая одежду на пол. Зараки же всегда раздевался в процессе, сразу хватал жадно, сжимал со всей дури, не опасаясь оставить синяки.
— Руки убери, — рычал Зараки, когда Бьякуя пытался до себя дотронуться, и тут же с проклятиями валил его на пол, потому что получал кровящий росчерк ногтями поперёк груди, раздвигал его ноги до хруста в суставах.
С Кучики было хорошо: Кенпачи не ощущал себя громоздким и неуклюжим, не боялся покалечить любовника, не боялся обидеть. В Бьякуе не было трепетной неуверенности, он с садистским наслаждением впивался зубами в плечо Кенпачи, выгибался в его руках, вскрикивая от каждого толчка, а потом валялся расслабленно и наблюдал, как любовник его рассматривает.

— У нас разный рост, разный вес и разное телосложение, прекрати сравнивать длину членов, — улыбнулся Бьякуя.
— Я не… ну, в общем, да, — Зараки соглашается и тут же обхватывает член Кучики пальцами, снова начинает гладить, дразнить. Распластывает на футоне, чтобы снова отыметь до потери пульса, вот только не понятно, чей пульс теряется быстрее. С хрипами, стонами, руганью, жарко и мокро — Бьякуя лишь иногда начинал кусать губы, чтобы не вскрикивать слишком громко.
— Прекрати грызть губы немедленно!
— Откуда этот шрам? — Бьякуя очерчивает языком старую отметину на груди Зараки, прекрасно зная, что от этого у Кенпачи снова будет каменный стояк, и можно будет его мучить. Сесть сверху широко раздвинув ноги, и нарочито медленно подниматься и опускаться, заставляя его шумно выдыхать горячий воздух и с силой сжимать бёдра, оставляя следы пальцев.

Уже потом, в полусонной дрёме на измятой постели, Бьякуя посматривал то на луну, заглядывающую в комнату, то на спящего Зараки. Тот начал было храпеть, Кучики привычно пнул его по ноге — храп тут же прекратился, Кенпачи повернулся на бок, не проснувшись. Кучики улыбался сонно, вспоминая день, с которого всё и началось.

* * *

В пылу сражения иной раз и не замечаешь, что орёшь и кому орёшь. Это закон, на поле боя не до политеса. Поэтому Бьякуя пропускал мимо ушей самые сочные эпитеты, которые сыпались изо рта Зараки, как рис из рваного мешка. Было от чего ругаться: отправили подчинённых к чертям под страхом трибунала, включая лейтенантов, а сами застряли, ввязавшись в бойню.
— Сзади, придурок! — рявкнул Зараки, срезая атакующего холлоу.
Кучики молча прикрыл спину Кенпачи в следующую же секунду — лепестки Сенбонзакуры слушались малейшего жеста. Так и шло, один орудовал, помогая себе воплями, другой — молча. Зараки хмурился, понимая, что «придурок», «мямля» и «баба востроносая» на самом деле не уступает ему ни в чём. Ледяной зимний воздух Генсея обжигал носоглотку, под ногами лёд, подо льдом — чёрная и чертовски холодная вода.
— Сзади, идиот! — внезапно выкрикнул Бьякуя, кидаясь на выручку, и успел, и отбил, но когда Зараки обернулся на треск, то увидел лишь взломанный лёд и быстро бегущую тёмную воду. Кучики рядом не было.

Бьякуя и крикнуть не успел, как утянуло под лёд и тут же сковало могильным холодом. Разгорячённый, он испытал некоторый шок, но всё же взял себя в руки — в конце концов, нужно просто взломать лёд с помощью кидо, выбраться наверх, быстро обогреться. Кидо — успел. Не успел всё остальное, снизу сильно ударило огромное тело холлоу, и сознание померкло.

— Вот и молодец, помирать собрался, а всё равно молодец.
Слова доносились глухо, как будто голову в футон замотали. Бьякуя попытался открыть глаза, над головой кто-то знакомо цокнул языком и посоветовал:
— Не дёргайся, лежи спокойно. Впрочем, какая уже разница.
Послышался странный звук, как будто кто-то обламывает сосульки. Зараки попытался каким-то образом снять с него промёрзшую насквозь одежду и нечаянно обломал часть оледеневших волос: длинные пряди стали ломкими, как стекло. Заколодевшая на морозе одежда тоже просто ломалась.
— Что случилось, — прошептал Бьякуя, еле шевеля губами.
— Хрен знает, — с солдатской простотой ответил Зараки, — но из воды я тебя достал, как куклу. Вернее, как кусок льда. Хорошо, что кидо пальнул, сразу стало понятно, где искать.
— Что ты делаешь? — монотонно спросил Бьякуя, когда смог разлепить веки.
— Раздеваюсь, — пояснил Зараки, — тебя вот уже раздел, сейчас греть буду.
— Убери руки.
— Дурной, — констатировал Зараки, быстро разложив одежду рядом, и прижал к себе Бьякую, — кому ты нужен, жопа ледяная… Отогрею и катись. Ишь ты, дохлый-дохлый, а захорохорился. Честь блюдёшь? Блюди дальше. Блюдун выискался.

И на самом деле просто согрел, рейяцу полыхала, пронизывала насквозь. Зараки оказался горячим, как печка, растирал спину Бьякуи, ворчал, ругая на все корки. Даже одежда, которую он потом на себя спешно натягивал, оказалась сухой и горячей на ощупь. По возвращению Кучики сказал встревоженному Ренджи:
— С Зараки-тайчо время летит незаметно, — прошёл было вперёд, прямой и гордый, в изодранной одежде, поколебался и обернулся к Кенпачи, — у меня есть сливовое вино…
— А покрепче ничего нет? — поинтересовался Зараки, плотоядно усмехнувшись.
Они даже по глотку не сделали той ночью. Как будто оба знали, зачем идут в поместье. Кенпачи не спрашивал, Бьякуя не уточнял. Инициативы не было — просто шагнули навстречу друг другу, а потом стало не до слов. Так подходят друг другу занпакто и ножны — у них разные функции и разный вид, но подходят. И, несмотря на всю опасность и силу занпакто, можно и ножнами огреть по шее так, что небо покажется с детскую гэта.
Бьякуя мог стонать, вскрикивать и даже вырываться, но только ради того, чтобы опрокинуть Зараки на пол и наклониться к нему с провокационной улыбкой. В постели с Кучики слетала привычная строгость и равнодушие, а Зараки мог показаться нежным и даже деликатным: всё же принимал во внимание разницу габаритов.

После этого было особенно забавно перебрасываться псевдооскорблениями.
— Ледышка!
— Пожалуй, да. Ты меня выловил в таком состоянии, что можно палочку в голову было втыкать, сошёл бы за мороженое, — Бьякуя улыбнулся и ткнул Кенпачи кулаком в плечо, — мужлан…
— Ну мужлан. Между прочим, происходит от слова «мужчина». Не вижу ничего стыдного!

* * *

— Иккаку, как думаешь, наши капитаны когда-то перестанут грызться?
— Откуда мне знать, Ренджи. Они слишком разные, не переживай…
— Главное между ними не вставать, стопчут. А что не стопчут, то накромсает Сенбонзакура.
— И то верно, Юмичика. Сами разберутся, не маленькие.

@темы: яой, фантворчетво: фанфикшен, рейтинг: NC-17

---

Фикоссылки

[Ghoulein]

Чтобы новогодние приготовления шли веселее, поделюсь-ка я ссылками на фики. Просить авторов самих разместить свои творения здесь, как оказалось, гиблое дело; без спросу постить чужой фик тоже нехорошо... Но ссылками делиться ведь никто не запрещал, правда?

Если не я за себя, то кто же?.. от  CrippledSeidhe (очень советую)

Сложности беременности от  Виктория *РОВ*


Немного переводов от  answeraquestion:

Страх

Телохранитель

«…как денди лондонский» (сайд-стори к "Телохранителю")


И буквально на днях на сообществе "Зомби против грибов" появилась парочка конкурсных и внеконкурсных фиков по интересующему нас пейрингу:

Ножны и занпакто — разные вещи

Новое живое счастье

Ф-ффух, кажется, пока всё. Хотя у меня в загашнике еще немного арта имеется...

@музыка: Romeo & Juliette - "Verone"

@темы: рекомендации: фанфики

---

Энциклопедия шинигами (142 серия)

[Nillogara]

Конечно, все это наизусть знают. Но мне мало, поэтому залила на ютьюб и смотрю по кругу XD

@темы: аниме

---

Изнанка

[Maksut]

Название: Изнанка
Автор:  Maksut
Бета:  Don Ukito.
Фендом: Bleach
Рейтинг: G
Пейринг: Зараки/Кучики глазами Юмичики (намеки Шухей/Юмичика)
Жанр: romance
Размер: vignette
Саммари: Изнанка создана для того, чтобы всегда быть сокрытой от чужих глаз, но лишь она одна обнажает истину, открывая то, чего никогда не увидишь на гладком шитье лицевой стороны.
Дискламер: отказ от прав
Предупреждение: частично АU, ООС, намеки на слэш.
От автора: Вбоквелл к фику «Жажда свободы» по БьяКену (время действия после основных событий манги). Вольная интерпретация возможностей Юмичикиного банкая, зародившаяся после прочтения великолепного фика «11» авторства госпожи Swallow.
Посвящение: герою труда и обороны  Don Ukito.Благодарю за потрясающее стремление к профессиональному уросту и трудолюбие!

Изнанка

Изнанка вещей всегда неприглядна. Неказистая, грубоватая, созданная для того, чтобы быть сокрытой от чужих глаз, лишь она обнажает истину, открывая то, чего никогда не увидишь на гладком шитье лицевой стороны.
Изнанка пугает глубиной и яркостью откровений. Она завораживает. Взглянув на нее единожды, ты навсегда попадаешь в ее томительный и великолепный в своем несовершенстве плен неряшливых узоров.
Юмичика всегда был чувствителен к прекрасному. Даже на задворках Руконгая, в сточной канаве мироздания, он умел видеть красоту там, где остальные не желали ее замечать. Абстрактные брызги грязи на белой стене. Гипнотическое переплетение узловатых ветвей засохшего дерева. Крохотный, только-только распустившийся подснежник в куче придорожного мусора… Он смог сохранить этот талант в худшие времена, когда все людские пороки были как на ладони и заслоняли собою солнечный свет. Только теперь он понимает истинное назначение своей эстетической зоркости. С самого момента перерождения, с первых шагов, с первого вздоха, все его существование было подготовкой к осознанию изнанки вещей.
Наверное, будь он менее чутким, Фудзикудзяку никогда бы не открыла ему своей тайны. Но они с ней одной крови, и ему, как никому другому, она может довериться полностью, вручая в его руки всю свою сокрытую прежде силу.
- Теперь ты видишь мой мир, - сказала Фудзикудзяку. – Ты стал одним из немногих зрячих среди слепцов.
Теперь смотреть на мир почти больно. Он до рези в глазах ярок и контрастен. Сейчас Юмичика подмечает то, чего не заметил бы раньше: тонкие нити привязанности, протянувшиеся меж влюбленными, острые клинки неприязни между врагами, тусклая пленка тоски на ауре впавших в депрессию… Мир действительно изменился, а сам Юмичика стал подобен опытному шулеру с чуткими-чуткими пальцами способными «считывать» одному лишь ему известные знаки с поверхности карт.
Теперь он не в силах понять, как же раньше ему удавалось выжить в этой серой мешанине тусклых красок: низкое небо, пыльные дороги, черно-белая форма, блеклые, невыразительные люди… Все исчезло. Но на их место пришло нечто иное. И это намного лучше привычного спектра восприятия. Новый мир – радуга. Переплетение ярких цветов чужой реяцу, вспышек, искр и нитей.
Прозрев, он видел многим больше, чем ему бы хотелось того и, конечно, больше, чем было позволено.

Способности приходят к нему постепенно, капля за каплей, и сначала он видит лишь смутные силуэты чужой силы и неясные, дымчатые очертания. Это намного сложнее, чем просто чувствовать реяцу, но оно, определенно, того стоит.
Каждый шинигами имеет свою особенную, индивидуальную силу. Ни одна реяцу не повторяет другую. Она, как отпечаток пальца, совершенно уникальна. И Юмичика, наслаждаясь открывшейся перед ним силой, дни напролет путешествует по Готею, коллекционируя все новые и новые образчики духовной энергии.
Рядовые мало волнуют его, их реяцу пока еще слишком слаба, чтобы приобрести истинно неповторимые черты и стать по-настоящему интересной. А вот капитаны… Капитаны – совершенно особый сорт. Каждый из них, кроме, конечно, неповторимого Зараки-тайчо, уже достиг банкая и развил силу до такой степени, что она приобрела сложную, многослойную структуру, на которую можно любоваться часами, каждый раз подмечая все новые и новые детали.
Путь офицера Аясегавы прихотлив и извилист. Он пролегает сквозь отрядные территории, стелясь и петляя согласно одной, только ему ведомой логике.
Хицугая Тоширо, например, похож на гигантский кристалл чистого льда. Острая, колкая, холодная как январский снег, реяцу маленького капитана невероятно красива. Линии, образующие контур силы очень симметричны и похожи на идеально-геометрическую снежинку. Прекрасное зрелище, но… холодно. Очень холодно. Юмичика чуть ежится от иллюзорного дыхания зимы, по пятам следующего за Хицугаей.
А вот его лейтенант – Мацумото, совершенно иной природы. От небольшого, но аккуратного кокона розовой энергии веет теплом и чем-то неудержимо кокетливым, словно за Рангику-фукутайчо тянется флер из невысказанных обещаний и намеков, посылаемых ее силой, помимо воли самой владелицы. Рядом с ней находиться приятно, но, опять же, весьма небезопасно. Такие флюиды имеют свойство влюблять незаметно, но верно, так что Юмичика спешит раскланяться с подругой и идет дальше.
Невдалеке, на другом конце узкой мощеной улочки полыхает знакомая нестабильная сила. Это Ренджи, светящийся, словно факел во тьме. Обычно, жидкое пламя его реяцу очень нестабильно: оно то вздымается, то опадает и, кажется, живет своей непостижимой, абараевской жизнью. Но сегодня с ним явно что-то не так. Он чем-то обеспокоен: алое свечение закручивается тугими спиралями, распространяя кругом волны недовольства. Интересно… Проследовать за ним оказывается проще простого. Тот, хоть и неплохо освоил шунпо, но все еще слабо контролирует собственную силу, и идти по его следам, все равно, что плыть на свет маяка.
Под окнами офиса шестого отряда прохладно и сумеречно от раскидистых лап старой липы, и Юмичика удобно устраивается на толстой ветке, откидываясь спиной на шершавый ствол.
- … и Ренджи, не забудь про отчеты для четвертого. Следует пройти медкомиссию в установленный срок, - доносится до него металлический голос Кучики.
Так-так… Все чудесатее и чудесатее ложатся карты в раскладе. Кто же этот храбрый человек, способный вывести непрошибаемого рокубантай-тайчо из себя? Неужто кто-то смог переплюнуть пресловутого Ичимару?
От воспоминаний о чертовом кицунэ по коже пробегает неприятный холодок. Реяцу Ичимару была похожа на паутину, да и сам он, сколь бы упорно его ни кликали за спиной «лисомордым», больше напоминает паука. Большого, белого, тонкого до ломкости, но невероятно опасного хищного паука. Его сила – пыльно-серая, пропитана страхом и отчаянием. Но это не его чувства, о, нет. Это чувства тех, кто попался в сети, и чьими силами питается прядильщик. Его Юмичика всегда старался обходить десятой дорогой. Мало приятного столкнуться с этой вязкой, липкой, обволакивающей и иссушающей силой. Аясегаве было жаль бедного Киру, чья тускло-желтая, нерешительная и робкая, как сам хозяин, реяцу трепетала, стоило только его капитану появиться в поле видимости. Его привязанность к предателю, его любовь нездорова и безответна. У паука нет чувств – лишь инстинкты, гонящие его вперед, за новой добычей. Но глупому лейтенанту плевать на природу того, в кого он так несчастливо влюблен. И от этого горько вдвойне.
Поведя плечами, Юмичика отгоняет непрошенные воспоминания. Ичимару уже давно канул в лету.
Чуть вытянув шею, он заглядывает в распахнутое настежь окно. Кучики сидит спиной к нему, но видеть реяцу это ничуть не мешает.
По привычной гладкой, как поверхность спокойной воды оболочке ползут волны раздражения и даже злобы. Кучики в ярости? Это что-то новенькое… Офицер ехидно усмехается и легко соскальзывает с ветки, мягко, словно кошка, приземляясь на землю.
Докапываться до истины – его маленькое хобби. Впрочем, знать об этом не стоит никому, разумеется, кроме Фудзикудзяку и Иккаку. Последний, несмотря на свою слабость к выпивке и задушевным разговорам с собутыльниками, умеет хранить тайны лучше, чем оммицукидо закапывать трупы врагов.
Тайна Кучики раскрывается скоро. Один лишь взгляд на страстно и зло взметнувшуюся реяцу Зараки-тайчо, стоит только этой ледяной статуе появится в расположении одиннадцатого, расставляет все по местам.
Мм… что же это за чувства? Юмичика задумчиво теребит гладкую прядку волос у виска, завивая ее глянцевыми колечками вокруг пальца.
Азарт? Предвкушение? Детское желание подразнить злую собаку? Нет, все не то…
Два дня он ходит в задумчивости, тревожа Иккаку. Тому непривычно видеть друга таким притихшим и ушедшим в себя.
А ответ, оказывается, до банальности прост и до невероятности необычаен.
Зараки просто влюблен. Но капитан не слишком-то опытен в амурных делах и, поэтому, как мальчишка, дергающий приглянувшуюся сверстницу за косу, периодически дергает и достает Кучики.
Юмичике очень, ну просто до ужаса хочется, что бы и в этот раз их напористый, железобетонный капитан победил. Сломал корку льда и добрался до самой сердцевины этого прижизненного мраморного памятника клановой гордости.
Кучики невероятно красив в своем надменном ледяном великолепии, и даже стылая вода во взгляде и голосе не портят его. Он подобен бледной лилии на высоком стебле, томящейся в застенках хрустальной вазы. Все в нем выверено, все в нем доведено до идеала, но долго ли способен сохранять свою свежесть срезанный цветок? Сколько еще пройдет времени прежде, чем он, лишенный корней и всех соков, ссохнется в тоске и печали?
Юмичике до слез жалко этого совсем еще молодого, но такого измученного жизнью мужчину. И жалко ему даже не человека, не Кучики Бьякую, а ту красоту, что покинет мир вместе с ним. Он страстно надеется на то, что Зараки-тайчо удастся спасти его от гибели.
К счастью, надеждам Юмичики суждено сбыться.
Когда Иккаку назначают капитаном, он, едва ли не рыдая, надирается на прощальной гулянке. В одиннадцатом витает смешанное настроение радости за товарища, пробившегося из низов в верха Готея и печали, оттого, что обожаемый Мадараме-семпай покидает их стройные ряды.
Наконец, когда попойка все более скатывается в горизонтальную плоскость, Юмичика решает, что ему следует проветриться. Увязавшийся следом Шухей был стремительным жестом отослан прочь, и тонкая фигурка перемахивает через ограждение, растворяясь в чернильных сумерках.
Реяцу Зараки он чувствует издалека, но не спешит приближаться. Капитан не один. С ним есть еще кто-то… но ощущение не то, что бы слабее…просто менее интенсивны. Этот кто-то более сдержанный, кто-то холодный, кто-то…Это Кучики Бьякуя.
Даже там, в розоватом полумраке закрытых век полыхают сошедшиеся в извечной битве лед и пламя. Бледно-розовая реяцу пенится, исходясь злостью и яростью, а неистовое золотое свечение, наоборот, чуть меркнет, успокаиваясь, словно дикий кот, поглаженный за ухом.
Что-то между этими двумя происходит. И Юмичике кажется, что это отнюдь не спарринг на катанах. Это что-то тихое, спокойное, почти уютное. Пока еще совсем робкое, но…
В конце апреля он просыпается среди ночи от резкого всплеска капитанской силы. Руконгай. Четко, как компас определяет он.
Но это не битва… Это… О, Ками-сама! Ледяной Бьякуя оказался не таким уж и ледяным и растаял под натиском золотого жара!
Юмичике безумно хочется выпрыгнуть из постели и помчаться туда, как мотылек на свет, чтобы хоть краем глаза взглянуть на настоящую картинку, а не на то, что рисует ему богатое воображение. Но он знает, что так нельзя. Табу. Правило. Запрет. Называть можно как угодно, но личная жизнь навсегда должна остаться личной.
Притвориться валенком не удается. И Кучики и Зараки слишком увлечены друг другом, чтобы каждую ночь ставить кеккай. Да и не выдержит хлипкое кидо чувств руконгайского демона.
Разговор с Кучики оказывается странным. Видеть, как алеют вечно бледные щеки, дико и непривычно. Но, определенно, засмущавшийся рокубантай-тайчо – редкостное зрелище, достойное истинного воспитанника Фудзикудзяку.
Через две недели эти фейрверки страсти куда-то пропадают. Он их больше не ощущает, но чутье не лжет - эти двое все еще вместе.
Что-то случается с неистовым Зараки. Тот становится чуть спокойнее и чуть… Счастливее? Его реяцу больше не источает желание крушить все, что подвернется под руку. Сейчас он больше похож на сытого льва, разморенного полуденным солнцем.
А Кучики…Темное золото силы Кенпачи прошивает его реяцу искрящимися нитями, не оставляя сомнений, кто в их паре проявляет женскую уступчивость и мягкость.
Мягкий и уступчивый Бьякуя? Что за чушь! Юмичика бы никогда не поверил, если бы не видел своими глазами.
С первыми опавшими листьями по Готею проносится тревожный шепоток:
- У Кучики-доно кто-то есть.
Зараки пока не сильно замечают, фокусируясь на некогда скандально известном главе благородного клана.
Юмичика чутко подмечает любые изменения в общественном настроении и ему становится страшно за то, что рано или поздно это может кончиться, и золоту придется сдаться под напором людской молвы.
Но Кучики, неожиданно, оказывается невероятно упорным не только в совершении глупостей, но и в отстаивании собственного счастья.
Скандал! Позор!
Выходку двух капитанов полощут на каждом углу и перемывают беднягам кости, склоняя на все лады. Но те все не клонятся, надежно цепляясь друг за друга и за свою любовь.
И это правильно, вдруг как никогда отчетливо осознает Юмичика. Именно это и правильно.
В тот же вечер он решает, что пришла и его пора стать чуть лучше, чуть светлее и чуть ближе к счастью. Хватит предаваться пустым мечтам и заниматься подглядыванием в замочную скважину.
Хватит!
С этими мыслями он самым решительным образом отсылает Шухею адскую бабочку с коротким посланием:
- Вишневая роща в третьем районе. Полночь.
Его время пришло. Юмичика хорошо усвоил урок изнанки.

@темы: яой, фантворчетво: фанфикшен, рейтинг: G

---

Жажда свободы. Глава 2

[Maksut]

Название: Жажда свободы
Автор:  Maksut
Бета:  Торетти
Фендом: Bleach
Рейтинг: R
Пейринг: Зараки Кенпачи/Кучики Бьякуя
Жанр: romance
Размер: миди
Саммари: Хождение по дороге между «любовью» и «ненавистью» старо как мир, но с каждым может произойти впервые.
Дискламер: отказ от прав
Размещение: с разрешения автора
Предупреждение: slash, маты, частичное АU, ООС, очень феминный Бьякуя. Кинк детектед!
От автора: Благодарю  Торетти за то, что смогла таки выкроить время для беттинга и воистину героическим образом выдержать натиск моих беспокойных писем)). Имеется вольный вбоквелл-текст "Изнанка" затрагивающий этот же пейринг глазами Аясегавы Юмичики.

Жажда свободы.
Глава 2.

Глава 2.

Кенпачи появляется лишь к полуночи.
- Ячиру болеет. Капризничает, - словно оправдываясь, говорит он и усаживается рядом. Бьякуе холодно сидеть на земле, но принести плед он все же не решается, ограничиваясь одной лишь шерстяной накидкой. Зараки все так же без хаори, но весенняя свежесть, судя по всему, волнует его в последнюю очередь, Кучики сидит в двух шагах от него, но даже отсюда чувствует жар его тела.
- Понимаю, - кивает Бьякуя, хотя, на самом деле, ни черта не понимает.
Он совершенно ничего не понимает в происходящем. Зачем им, двум капитанам, двум полным противоположностям, все это нужно?
Вопросы, которые он отгонял от себя весь день, вдруг наваливаются на него с новой силой и ему становится физически неуютно под их гнетом.
Зараки словно читает его мысли и с какой-то совершенно непривычно философской ноткой выдает:
- Кучики, ты умный. Но иногда твой мозг – твой враг. Понимаешь, некоторые вещи происходят просто потому, что происходят. И не нужно ломать голову над причинно-следственными связями.
Факт, что неотесанный Зараки знает такие слова но, главное, понимает их значение, окончательно ставит Бьякую в тупик и он решает все же прислушаться к совету и «не ломать голову». Все равно она уже сломана задолго до этих событий.
- Ты, кстати, тоже зимой болел, да? – неожиданно спрашивает Кенпачи.
- Да, простудился, - не скрывая удивления в голосе, говорит Кучики.
- Я просто слышал, как Ренджи с Юмичикой перетирают по этой теме. Кстати, наш павлинчик походу запал на тебя, Кучики, - смеется Зараки.
Он вообще много смеется, этот незнакомый Зараки. Сейчас, когда они наедине, в нем словно бы что-то меняется. Нет, он все так же остается грубоватым руконгайцем без царя в голове, но… Но он какой-то другой. Не мягче, не тактичнее… просто другой. Бьякуя не может подобрать слов, что описать эту странную перемену в Кенпачи, но он ее чувствует и ему этого вполне достаточно.
Как там сказал сам Зараки? «Некоторые вещи происходят, потому что происходят»?
Видимо, то же самое можно сказать и о чувствах.
Некоторые чувства мы просто чувствуем. И не стоит пытаться их объяснить и рационализировать.
Такой подход ему в новинку, но… Нельзя отрицать того, что так легче. Проще. И, в тоже время, удивительным образом понятней.
- А чего у Унохане не пошел? – развивая тему, спросил Кенпачи.
- Не хотел, - просто отвечает Бьякуя, с удовольствием отмечая про себя, что и в этот раз ему не придется объяснять причин своих поступков.
- Понимаю, - хмыкает Зараки и трет грудь.
Даже в лунном свете шрам виден отчетливо – глянцевой полосой он разделяет грудь на две половины. Воспоминания об Ичиго заставляют улыбнуться и в очередной раз почувствовать прилив благодарности к мальчишке. Если бы не он…
- Интересно, как там у него дела?
- Как и у всех подростков, - хмыкает Бьякуя, - Нормальная жизнь.
- Ты говоришь так, как будто бы сам знаешь, что это такое – «нормальная жизнь», - Кенпачи с улыбкой смотрит на него.
- Скажем так: я весьма начитан и знаю, что входит в понятие «нормальная жизнь». И надеюсь, что у Куросаки она есть и будет. Как можно дольше. А потом он попадет к нам.
- Угу, уже готовлю место в отряде, - не то в серьез, не то шутя кивает Зараки.
- Боюсь представить, во что превратится одиннадцатый…
- Думаешь, не смогу построить мальчишку?
- Построить-то построишь, - скептически выдает Бьякуя, - Вот только толку от этого…У тебя крайне специфичные понятия о субординации.
- Специфичные – не специфичные… Главное, что есть. А остальное придет со временем.
- Соглашусь, - неожиданно легко кивает Бьякуя.
- Ты чего, замерз что ли?
- Я в порядке, - едва ли не стуча зубами, отзывается Кучики. Эта ночь заметно холоднее предыдущей, и свежий ветер с близкого озера вызывает невольную дрожь.
- Держи, захватил для мерзляков, - хмыкает Зараки и протягивает ему увесистую флягу. Внутри оказывается на удивление приличное сливовое вино. Крепкое, но без мерзкого спиртового послевкусия. Согревает отлично и уже через четверть часа Бьякуя чуть ослабляет завязки на накидке.
Постепенно, размеренный ход беседы замедляется. Сказывается бессонная ночь и выпитое, так что Кучики неудержимо клонит в сон. Когда паузы в разговоре затягиваются до неприличия, он, наконец, понимает, что ему пора домой. Хотя, судя по цвету неба, спать ему осталось часов пять, не больше.
От долгого сидения ноги затекли, и в голову ударяет вино, так что он неловко поднимается, и чуть было не летит в траву, но Зараки оказывается проворнее.
Он все такой же горячий, как и в начале вечера, а его грудь жесткая и твердая, словно отлитая из камня.
С неохотой отстранившись от невольного источника тепла, Кучики сбивчиво благодарит его и идет домой.
- Эй, Кучики, что ж ты не сказал, что пьянеешь как девица? Я бы тебя вовремя остановил, - подхватывая его от очередного падения, мягко смеется Зараки.
- Я не…Я просто давно не пил.
- Давно? Это сколько?
- Пятьдесят.
- Лет? Ого, ну ты молоток и трезвенник, Кучики, - Кенпачи крепко берет его за плечи и аккуратно, словно он в действительности подвыпившая девушка, ведет через лес.
Бьякуя не пил с того самого момента, как вышел из своего полугодового запоя. Даже вспоминать это время тяжело – в висках тут же собирается тупая ноющая боль, а на языке чувствуется прогорклый вкус саке. Он пил шесть месяцев не просыхая ни на день…Хорошо, что организм шинигами намного крепче, чем у людей, не то бы он точно допился до коматозного состояния.
Идти рядом с Зараки оказывается неожиданно удобно и даже…уютно?
Он высокий и большой, а хватка его горячей руки на талии надежно-крепкая, не дающая споткнуться и упасть. От него пахнет недавно выпитым вином – сам Кенпачи прикончил большую половину, но опьянения ни в одном глазу, видимо, сказывается опыт, мускусом и чистым телом. Миф о том, что Зараки неряха развинчивается на глазах и даже его обыкновенное потрепанное хаори не вызывает больше в Бьякуе былого отвращения.
Наконец, они доходят до особняка. Дом погружен в тишину и темноту – горят лишь редкие фонари на террасе, да в комнате сестры включен ночник.
- Спасибо, что помог… - неожиданно смущаясь, благодарит Кучики.
- Я напоил, я и довел, - ухмыляется Кенпачи и Бьякуе вдруг неудержимо хочется сделать что-нибудь эдакое… Хлопнуть по плечу или пожать на прощание руку.
В итоге, выбирая между двумя столь откровенными для него выражениями приязни, он выбирает первое.
Плечо у Зараки такое же горячее и твердое, как и грудь. И его жест, судя по всему, становится для него неожиданностью.
- Ого, - выдает он и Кучики смущенно хочет было убрать руку, но Кенпачи накрывает ее своей.
Ладонь у него такая же, как и весь он – теплая, жесткая, мозолистая, и очень…уверенная.
Утро застает Бьякую ярким весенним солнцем, пробивающимся сквозь неплотно задернутые шторы и легким похмельем.
До тошноты, до омерзения знакомое состояние изрядно портит настроение, а вчерашняя откровенность с Зараки Кенпачи и вовсе выбивает почву из-под ног.
Холодный душ и чай вместо полноценного завтрака возвращают ему внешнюю видимость привычной собранности и бодрости. За неимением лучшего, он быстро переодевается и, коротко переговорив с выходящей из дома Рукией, отправляется на работу.
Похмелье отступает лишь к одиннадцати, но голова совершенно отказывается работать раньше обеда. Но Бьякуя уже настолько привык заставлять себя делать то, чего делать совершенно не хочется, что не обращает на эти глупые выходки безвольного тела никакого внимания, сосредоточенно вчитываясь в отчет.
Что-то не сходится и он еще раз пересчитывает цифры в уме, а потом, открыв баночку с красными чернилами, делает пометку на полях, снабжая ее восклицательным знаком и припиской: «Будь внимательнее».
Конец квартала – привычный аврал на работе, так что они засиживаются едва ли не до полуночи. Наконец, сжалившись над отчаянно зевающим и трущим глаза лейтенантом, Бьякуя отпускает его домой и еще почти час сидит, перепроверяя проделанную работу.
На самом деле это вовсе не обязательно. Они уже проверяли написанное и вряд ли пропустили что-нибудь важное, но… Идти домой нет желания совершенно. Рукия, наверняка, уже спит, а оставаться наедине с собственными мыслями почему-то остро не хочется.
Самый очевидный, самый желанный и самый безумный вариант – отправиться на поляну. Кстати, сегодня последний день цветения сакуры.
Нет, конечно, и завтра и послезавтра еще можно будет застать это розовое великолепие, но за ночь оно существенно вылиняет и потеряет львиную долю своего очарования.
Наконец, проиграв битву с собственным иррациональным упрямством, он, прямо из офиса спешит в Руконгай.

От дуновения шунпо лепестки на ближайших деревьях приходят в движение и плавно опадают.
- А я уж думал, что ты не придешь.
Зараки сидит на траве, сжимая в одной руке флягу.
- Как видишь, я пришел. Конец квартала, работы много. А спихнуть все на подчиненных совесть не позволяет, - пожимает плечами Кучики и присаживается рядом.
- Не совесть, а паранойя. Как бы они там без тебя чего не натворили, - выразительно трясет фляжкой Кенпачи, - Давай, присоединяйся, а то опят продрогнешь.
- Решил споить меня? – прищурившись, спрашивает Кучики, но все же делает глоток уже знакомого пряного вина.
- Угу, тебя споишь…
Этот руконгаец явно знает больше, чем показывает, мелькает и исчезает мысль в голове у Бьякуи.
Они долго молчат. Кучики лежит на спине и смотрит на звезды. Редкие лепестки приземляются ему на лицо и путаются в волосах, свободных от кенсейкана.
Костяное украшение лежит в стороне, мрачно белея в полумраке.
Когда Бьякуя его снимает, Зараки, словно ребенок, радостно и недоверчиво следит за ним внимательным взглядом.
- А, так вот как эта штука крепится, - хмыкает он, разглядывая кенсейкан, зажатый меж тонких пальцев Бьякуи, - Нафига ты это носишь? Неудобно же.
- Это, как и гинпаку, - он касается пальцами шарфа, - Знаки отличия главы клана Кучики. Положение обязывает. Да и привык я уже. Без них наоборот как-то странно.
- Понятно.
Он ложится рядом с Бьякуей и вытягивает в полный рост. От собеседника снова пышет жаром как от печки и Кучики невольно придвигается поближе.
В ту ночь они почти не разговаривают. Бьякуя многое хочет спросить у Зараки о жизни в Руконгае, к которому его словно магнитом притягивало все детство и юность, о нем самом, но… Молчание оказывается неожиданно комфортным и он не хочет нарушить его неосторожной репликой.
Когда начинает светать, они вновь привычным маршрутом возвращаются в Готей. Бьякуя не так пьян, как вчера, но, все же, отчего-то позволяет Кенпачи обхватить себя за талию и придерживать всю дорогу.
От его близости тепло не только телу. От близости этого странного и совсем не такого простого, как казалось на первый взгляд Зараки тепло где-то глубоко внутри. Там, где уже долгое время жжется лишь лед.
Странно, наверное, это должно пугать его. Пугать глубиной непонятных чувств и ощущений. Страшить перспективами возможных перемен, но…
Но Бьякуя спокоен так, как не был… Он даже не может вспомнить, когда в последний раз ему было так легко и спокойно.
Возможно, когда была жива Хисана.
Они останавливаются у высокой каменной ограды.
Кучики не хочется разрывать этого их тесного полуобъятия, такого странного и нелогичного… Он вообще чувствует себя как-то странно и нелогично.
Наверное, будь на месте некогда ненавистного Зараки кто-нибудь другой, Бьякуя бы вел себя совершенно иначе, так, как привык. Так, как все привыкли его воспринимать.
Но рядом с Кенпачи можно быть…можно быть странным. И нелогичным.
Он не осудит и даже не рассмеется, ведь он и сам такой – странный и нелогичный.
В тот момент, когда Зараки подается вперед и наклоняется, у Бьякуи перехватывает дыхание.
Это его первый поцелуй за много-много лет.
Прежде, он целовался лишь с Хисаной и несколькими девушками из Академии. Шутливые «чмоки» в щеку от Йоруичи, конечно, не в счет.
И этот поцелуй не похож ни на один из тех, что ему доводилось испытывать.
Зараки властен, но ничуть не груб. У его губ и языка вкус вина и меди, и от этого сочетания у Бьякуи отключается мозг. А тело, коварное тело, словно только и ждавшее возможности захватить контроль, нагло и до бесстыдства чувственно подается вперед, прижимаясь, нет, вжимаясь в каменный рельеф торса Кенпачи.
Сильные руки обвиваются вокруг талии и он, словно растение к солнцу, тянется к сухим обветренным губам, привставая на цыпочки, что бы хоть как-то ликвидировать разницу в росте.
Сейчас демон из Зараки мало похож на себя - в этой битве он терпелив и почти сдержан. Бьякуя чувствует, как с каждой секундой тому все сложнее контролировать собственные порывы и, решив, что на сегодня игр с огнем хватит, он отстраняется.
Тяжело дышащий, без кенсейкана, с разрумянившимися щеками, он чувствует себя невероятно уязвимым, и если Зараки сейчас ляпнет что-нибудь в своей обычной манере, то гнева Сенбонзакуры или, на худой конец банального хука с права ему не избежать.
Но Кенпачи молчит. Лишь тяжело вздымается и опадает его грудь под тканью косоде.
- До встречи, Бьякуя, - говорит он и, развернувшись, растворяется в предрассветных сумерках.
- До завтра, - шепотом прощается Бьякуя, вглядываясь ему в след.

Их безумные, нелогичные и парадоксальные отношения закручиваются с неожиданной быстротой.
Да и можно ли назвать все это отношениями?
Ни Бьякуя, ни Кенпачи не произносят вслух то, о чем думают оба. Чем меньше конкретики, чем меньше определенности, тем надежнее будет их необъяснимая связь.
Не отношения, не любовь, не секс… Просто связь, установившаяся между двумя такими разными людьми.
И связь эта существует лишь с полуночи и до первых рассветных сумерек. Все же остальное время они ведут себя как обычно: пикировки, холодность, нападки… Никто, никто не должен ничего заподозрить.
И лишь там, на расцветшей поляне в короткие часы летней ночи, они могут быть собой. Им больше не нужно вина. И глупых предлогов. И ненужных, неловких разговоров.
Теперь их беседы происходят на интимном языке тела. Слишком интимном, что бы он мог происходить при свете дня.
Но света молодой луны и ярких звезд вполне достаточно для того, что бы видеть друг друга, но не замечать условностей и стыда, поэтому, даже Бьякуя привыкший к полумраку супружеской спальни может раскрыться, подаваясь навстречу все новым и новым удовольствиям.
То, что происходит между ними мало похоже на секс в привычном понимании этого слова.
Поначалу Бьякуя опасается, что Зараки оправдает свою репутацию, и в постели окажется типичным эгоистом. Но тот, как обычно, удивляет.
Кенпачи – чуткий любовник, и Кучики с удивлением осознает, что в его таком знакомом, таком изученном до мельчайших подробностей собственном теле может оказаться столько чувствительных мест. Хотя, вполне возможно, что все эти места столь чувствительны лишь под уверенными пальцами Кенпачи.
Но, при всей своей дисгармонирующей со внешним обликом нежности, Зараки все же остается мужчиной и, после долгих колебаний Бьякуя все же решается пойти до конца.
В свой первый раз Кучики невероятно напряжен. И дело даже не в боли, а в том доверии, что он оказывает этому малознакомому руконгайцу, распростершись под ним, открываясь и буквально выворачиваясь наизнанку. Бесстрашный капитан боится. Боится быть непонятым, использованным и ненужным… Страх вновь остаться в одиночестве почти парализует его.
Но оно того стоит. Пускай и не с первого раза, но, постепенно, шаг за шагом он открывает для себя совершенно новое, незнакомое доселе удовольствие.
Теперь, наверное, он отчасти понимает женщин, теряющих себя, стонущих и прогибающихся от одного лишь прикосновения. Зная, какое наслаждение может принести это ощущение наполненности и целостности, Бьякуя уже не может отказаться от него, подсаживаясь на секс с Зараки как на наркотик.
Они все меньше спят по ночам, и все больше времени проводят вместе.
Кучики кажется, что в его ладони навечно въелся горьковатый зеленый травяной сок, а сам он, от волос и до костей пропах полевыми цветами, свежим потом и им – Кенпачи.
Странно, что никто не замечает перемен в нем. Но, возможно, он просто хорошо маскируется, хотя скрывать круги под глазами от хронического недосыпа все сложнее.
Их крошечный мирок на двоих, существующий лишь с заката и до рассвета едва не разрушается как карточный домик от одного лишь дуновения ветерка.
- Кучики-тайчо, мне нужно поговорить с вами, - женоподобный красавчик из отряда Зараки вылавливает его на выходе из штаба. С трудом, но, все же вспомнив его фамилию, часто мелькавшую в рассказах любовника, он строго спрашивает:
- Это не может подождать начала следующего рабочего дня?
- Боюсь, что не может. К тому же, это дело сугубо личного характера.
Бьякуя чувствует, как у него холодеют пальцы, а в голове, словно бомба взрывается лишь одна паническая мысль: «Он знает! Он все знает!». В воображении мигом проносятся яркие картины позора, когда каждый рядовой может позволить себе обсудить его, Кучики, личную жизнь. А что с ним сделают на клановом совете…Об этом лучше на задумываться.
Но, Кучики не зря был Кучики. Он – лучший мастер ледяных масок во всем Сейретее – ни тени эмоций не мелькнуло в его глазах или на лице.
- Личного? – умело разыгрывая холодное удивление, переспросил он, - Что ж, излагайте. Только коротко, я спешу.
- О, это не отнимет у вас много времени, - офицер усмехается и поправляет волосы, - Может, отойдем чуть в сторону?
Когда они уединяются в тени старых лип, Аясегава первым делом оглядывается, и лишь потом смотрит на Бьяую. Его вечно флиртующий, насмешливый взгляд серьезнеет и становится неожиданно жестким.
- Кучики-тайчо, от меня можете не шифроваться. У меня, знаете ли, есть одна крайне интересная особенность – я очень чувствителен к чужой реяцу. Так что, к концу дня я могу «считать» по одним лишь оттенкам энергии с кем и как именно вы общались последние сутки, - Аясегава понижает голос, - Так что ваши…встречи с Зараки-тайчо я просек с первого же раза в начале апреля. У капитана, знаете ли, весьма специфичная реяцу… ее я учую и за километр, а вы… Вы ею пропитаны насквозь.
Бьякуя на долю секунды устало прикрывает глаза. Черт…черт! Это же надо так попасться!
Впрочем, и сам Кучики был весьма чувствителен к чужой реяцу, но настолько тонких нюансов не улавливал. Значит, вполне возможно, что Аясегава – единственный в Готее уникум, просекший интимную связь между двумя капитанами.
Смерив его самым холодным, из арсенала своих ледяных взглядов, Бьякуя не удержался оттого, что бы не прикинуть быстрый и простой способ решения наболевшей проблемы: сколь бы уникальным ни казался этот офицер, он всего лишь офицер и против капитана ему точно не выстоять.
- Я не желаю зла ни вам, ни, тем более, Зараки-тайчо, - на удивление спокойно говорит Аясегава.
- И?... - теряя терпение, спросил Кучики.
- Просто, хочу предупредить вас, Кучики-тайчо. Вишневая роща в третьем районе, конечно, место очень…уединенное, но все же… Здесь даже не нужно быть мною, что бы почувствовать всплеск реяцу Зараки-тайчо, когда он…в общем, вы понимаете. Я лишь хочу избавить капитана от лишних проблем. И спасти вашу репутацию заодно.
- Тогда почему ты пришел ко мне, а не напрямую к своему капитану? – недоверчиво прищурившись, спросил Бьякуя.
- Потому что, при всех его неоспоримых достоинствах, ему, порою, недостает дальновидности, чего у вас хватает в избытке, - терпеливо, словно маленькому, объяснил тот.
- Приму информацию к сведению, офицер Аясегава, - сухо кивнул Бьякуя и, развернувшись, чинным шагом стал удаляться от штаба вверх по улице, чувствуя между лопаток пронзительный взгляд неожиданно сообразительного красавчика.

- И что он в нем нашел? Тощий да ледяной… – фыркает Мадараме, потирая ушибленную лысину. На ее сияющей поверхности уже начала наливаться розовая припухлость.
Юмичика явно был сегодня в ударе, несмотря на то, что почти всю тренировку пересказывал другу свой разговор с Кучики.
- Ну… он интересный, - пожал плечами Юмичика. Хотя при последней встрече тени под глазами и нездоровая бледность ощутимо скрали «интересность» утонченного лица Кучики.
- Да ну, - Иккаку поднимает с пола переломленный надвое бокен, - По мне так лучше Мацумото. Или та же Исане из четвертого.
- У тебя крайне…мм, непритязательный вкус, - усмехается Аясегава, помогая другу собирать разлетевшиеся по додзе щепки.
- Притязательный-непритязательный…какая в жопу разница, - он гогочет и выкидывает негодное оружие в мусорный бак.
Позже, они лениво греются на солнце. Иккаку, несмотря на свое назначение, все еще целыми днями пропадает в одиннадцатом, спихивая все капитанские обязанности на новоиспеченного лейтенанта.
- А тайчо стал того… добрее что ли.
Юмичика округляет глаза:
- С чего ты взял?
- Ну, раньше он офицеров гонял пока встать не смогут, а последний месяц только до дрожащих коленок.
- Хм… не стану отрицать. Знаешь, мне кажется, что этот Кучики не так уж и плох, - задумчиво выдыхает Юмичика, - Тайчо хорошо разбирается в людях.
- И то верно.

- Нам нужно поговорить.
Будь Зараки чуть опытнее в отношениях, то насторожился бы сразу, как только услышал эту фразу. Но жизнь Зараки Кенпачи была полна лишь кровопролитными драками и веселыми пьянками, так что, не подозревая ничего плохого, он спокойно кивает и усаживается позади Кучики, чья талия знакомым изгибом ложиться в ладони и лопатки прижимаются к груди.
Бьякуя, кратко и максимально информативно обрисовывает сложившуюся ситуацию. Реакция Кенпачи его удивляет.
- С этим Аясегавой вечно было что-то не так, - ворчливо отзывается он, - Но я рад, что первым допетрил он, а не проныры из отряда Сой Фонг.
Кучики невольно соглашается с тем, что офицер из отряда Зараки – меньшее из зол, которое могло с ними приключится. Вряд ли Сой Фонг ограничилась бы предупреждением.
- Что будем делать?
Вариант с «разбежаться» они почему-то даже не рассматривают.
Хотя все то, что еще осталось от здравого смысла буквально кричит: «Беги! Спасайся!», но… Зараки Кенпачи и здравый смысл несовместимы и Кучики Бьякуя, впервые за долгое-долгое время принимает свое собственное решение, выбирая первое.
- Что-нибудь придумаем, - неожиданно легко пожимает плечами Кенпачи, - А пока…а пока мы просто поваляемся. Может, поспим. Но не будем заниматься «компрометирующими вещами», дабы не привлекать внимание.
Бьякуя едва сдерживает ехидную усмешку, но в ту ночь они действительно лишь лежат на расстеленном хаори с символом шестого отряда на оборотной стороне, лениво и медленно целуются, не то разжигая, не то пытаясь затушить поднимающуюся страсть.
Но самое главное, он почему-то верит, безусловно и безоговорочно, как не верил даже себе в это кенпачевское «что-нибудь придумаем».

Две следующих недели превращаются в ад.
Кучики, даже будучи подростком никогда не испытывал такого острого, такого мучительного и всепоглощающего желания. Мысли о Зараки Кенпачи становится действительно навязчивыми, формируясь в какую-то идею фикс где-то там, глубоко, под самой коркой.
У него, как у мальчишки, встает на один лишь низкий голос, на звон дурацких бубенцов, на широкую спину, обтянутую белой формой… А собрания капитанов, особенно, если они случаются в разгар тренировки, становятся сущей пыткой.
На Кенпачи уже знакомое серое кимоно из грубой ткани, влажное на спине, в подмышках и груди. Вся его кожа блестит от пота, крохотные капельки скопились над верхней губой и он все еще тяжело дышит: воздух с хрипом проникает сквозь узкие приоткрытые губы.
Но хуже всего – грудь. Полуобнаженная мускулистая грудь, виднеющаяся в распахнутом вороте косоде.
Бьякуя знает на вкус каждый сантиметр этой бронзовой кожи. Знает все впадинки и выпуклости, знает каждый шрам и помнит каждое полушутливое воспоминание Зараки в стиле: «а вот это я с меносом поцапался» и «а тут мы с Куросаки решили потренироваться»…
И его ведет, ведет, ведет…Ведет, как не вело никогда в жизни.
А Кенпачи – гад, кажется, подозревает о его состоянии, но лишь подливает масла в огонь, когда, скрещивая руки на груди, словно нарочито шире распахивает полы косоде и на контрасте со светло-серой, фактурной тканью мелькает темная ореола напряженного соска.
Бьякуя закусывает щеку изнутри и весь остаток собрания глотает собственную кровь, вперемешку с жадной слюной…
Это даже не страсть и не желание. Это вожделение.
Еще никогда прежде он не испытывал столь интенсивной, выжигающей изнутри потребности в ком-то. Быть рядом, каждый день, каждую ночь, не отпуская ни на секунду. И если бы его одержимость была слабее, хоть чуть-чуть, но слабее, он нашел бы в себе силы прекратить это сумасшествие…а это было форменным сумасшествием, сомнений не оставалось.

Они вместе с начала апреля - это почти трис половиной месяца, но каждый раз – как в первый.
Горячая реяцу, словно скользнувший по коже клинок – щекочет нервы, обжигая своей мощью, а сухие властные ладони заставляют выгибаться и просить больше, сильнее, глубже… И от собственных хриплых стонов что-то внутри надламывается и вытекает из него вместе с белесыми потеками спермы на поджарый, рельефный живот любовника.
На исходе второй недели, когда Кучики окончательно изменяет некогда легендарное самообладание, и он буквально готов накинуться на Зараки, тот, наконец, находит место.
Заброшенная лаборатория Урахары Киске, ныне даже не примыкающая к расположению двенадцатого и, фактически, ничейная.
Но уникальность места обусловлена вовсе не в его бесхозностью, а тем, что хитрый панамочник огородил лабораторию таким образом, что бы она становилась ненаходима для реяцу-радаров. Своего рода прототип его знаменитого подвала на грунте.
Даже сбегая из Готея Киске умудрился опечатать свое детище по всем правилам, так что Бьякуе приходится изрядно повозиться, прежде чем хитрые механизмы поддаются, а у него едва ли не руки трясутся от желания скорее преступить к «компрометирующим вещам».
Наконец, когда тяжелая железная дверь гулко закрывается за ними и в коридоре загорается тусклое аварийное освещение, он с силой припечатывает Кенпачи к стенке, мертвой хваткой вцепляясь в отвороты его хаори. Застиранная ткань трещит под пальцами, но ему плевать, плевать на все…Плевать на пыль и холод и на тихий смех Зараки. Плевать на собственные онемевшие ладони и стертые в кровь колени, плевать на резкую, тянущую боль во время слишком резкого проникновения.
Он хочет. Он так хочет почувствовать сильного, стального Кенпачи в себе, насадиться на него до упора, что бы почувствовать пульсацию чужой плоти внутри себя… Наконец, когда Бьякуя с протяжным стоном изливается в жесткий кулак и закусывает протолкнутые в рот до костяшек чужие пальцы, они некоторое время неподвижно лежат на холодном полу, собирая вспотевшими спинами толстый слой пыли.
Зараки достает откуда-то из вороха своей одежды прямоугольную пачку с красной этикеткой и выщелкивает оттуда одну длинную белую трубочку. Сигареты, вспоминает Бьякуя, как-то видевший своего лейтенанта с этой штукой в генсее.
Кенпачи, тем временем, собирает пальцы левой руки щепотью и между ними вспыхивает яркое золотое свечение, похожее на вспышку шаровой молнии. Поднеся кончик сигареты к сгустку реяцу, он прикуривает и откидывает голову, упираясь затылком в холодный бетон.
- Отличная штука, если трубку забивать лениво, - расслабленно улыбается он, выпуская в низкий потолок ровное колечко дыма. Кучики тянется к его руке и неумело, совершенно по-детски затягивается и тут же кашляет так, что на глазах выступают слезы.
- Ну и гадость, - шипит он, отплевываясь от горького дыма.
- Ты просто неправильно затянулся, - смеется Кенпачи, собирая пальцами влажную дорожку со щеки Бьякуи.
С этого момента и начинается их совместное безумие.
Синяки, ссадины, царапины и засосы…Гинпаку сейчас приходится как нельзя кстати, становясь удивительно функциональной вещью, а Зараки обучается выпутывать кенсейкан и аккуратно откладывать его в сторону за рекордное время – пятнадцать секунд. Даже сам Бьякуя не может справиться с заколкой так быстро.
В чудо-лаборатории Урахары они могут не сдерживаться и Зараки снимает наконец свою дурацкую повязку с глаза. Теперь во время оргазма Кучики с головой накрывает волна золотого свечения и Бьякуя едва ли не бьется в конвульсиях от интенсивности ощущений. Судя по лукавому прищуру Аясегавы, который Кучики изредка ловит на себе, теперь, его некогда бледно-розовая, как лепестки сакуры реяцу приобрела богатые вкрапления темного золота.

Ощущение конца подкрадывается постепенно.
Они сами виноваты в этом. Пытаться утаить происходящее – все равно, что набросить ткань на горящий факел. Слишком много чувств, слишком много животной страсти, слишком много всего, что бы по Готею не поползли слухи.
Зараки плотнее запахивает косоде, но это не помогает скрыть длинных красных царапин на груди. Кучики, даже в тридцатиградусную жару по уши замотан в гинпаку, но и это бесполезно – распухшие от жестких поцелуев губы болезненно саднят, не оставляя простора для воображения обывателей.
И даже Рукия…Деликатная, корректная Рукия, никогда не сующая нос не в свои дела, как-то раз осведомляется у брата о состоянии его личной жизни. Судя по лицу девушки, она ничуть не жалеет о том, что муж ее мертвой сестры нашел свое счастье еще раз, сняв наконец с себя траур по жене.
С каким-то леденящим внутренности спокойствием Бьякуя мысленно делает ставки, через сколько недель сплетники могут сложить два и два, соотнеся внезапно повеселевшего Кучики со столь же внезапно подобревшим Зараки.
Оказалось, мозги у любителей промыть чужие кости мозги работают не так споро, как он думал.
Почти два месяца Ренджи ходит с лицом любопытным, как у почившего ныне Ичимару, но вопросы задавать остерегается, справедливо рассудив, что все тайное рано или поздно станет явным и для выяснения правды не обязательно жертвовать собственной головой и карьерой.
Лишь изредка, когда рукава Кучики чуть соскальзывают вверх, обнажая синяки в виде отпечатков пальцев, или капризный шелк шарфа спадает с ключиц, демонстрируя всему миру смачные багровые засосы, в глазах лейтенанта зажигается воистину фанатичное любопытство, так что Бьякуя, идя от особняка к заброшенной лаборатории, старательно петляет, сбрасывая предполагаемый «хвост».
Со временем их секс становится лишь жестче и отчаяннее. Кенпачи понял, что с любовником можно не церемонится и перестает сдерживать себя, покрывая атлас белой кожи метками собственника. У Кучики болит все, что только может болеть: кожу саднит от укусов и царапин, растянутые мышцы ноют от каждого неосторожного движения, ранки на губах не успевают закрываться… Но ему безразлично. Ему так глубоко безразлично, что порою становится страшно от собственного спокойствия перед лицом неминуемого Апокалипсиса.
Если бы еще полгода назад ему сказали, что он бы позволит любовнику вытворять с собой такие вещи, то он бы лишь поджал губы и познакомил наглеца с лезвием катаны.
Но сейчас… Сейчас он сходит с ума от соленой кожи, от капель пота, от грубости и несдержанности…
Определить, что настал день «икс» легко. Достаточно лишь взглянуть на красного как рак Ренджи, который никогда не умел скрывать собственных эмоций и можно понять, что о его бурном романе с Зараки Кенпачи знает как минимум весь Готей и пара-тройка первых районов Руконгая.
Лейтенант весь день ходит не поднимая головы, но когда думает, что капитан не видит, пялится абсолютно круглыми, огромными как чайные блюдца глазами. И от этого Бьякуе становится одновременно смешно и тошно.
О том, что бы поговорить с Кенпачи и речи быть не может. Сейчас и на ближайшие пару лет, они - самые популярные персонажи во всем Сейретее и давать лишних поводов для сплетен не стоит.
Адская бабочка влетает в раскрытое окно и, медленно, словно рисуясь, перебирая крыльями, садиться ему на плечо.
- Не падай духом, Бьякуя. Прорвемся, - веселым голосом Кенпачи говорит она и рассыпается невесомым пеплом.
Почему-то от этой короткой фразы на душе становится легче и привычная тренировка в додзе, сейчас кажущаяся сущей пыткой перестает представляться такой уж мучительной.
Конечно, это не отменяет десятков любопытных взглядов и шума шепотков за спиной, но… Но все воспринимается как-то легко, словно досадная помеха в виде крошек на простыне.
А вот справиться с собранием капитанов оказывается не так просто, как с любопытством рядовых. Ямомото, как всегда уже в курсе последних событий, но никак не выказывает своего неодобрения, лишь переводит долгий взгляд с одного на другого, но по его лицу невозможно прочесть ничего.
Сой Фонг не скрывает своего возмущения, но, видимо, команды «фас» еще не было, так что она ограничивается презрительно-возмущенным взглядом и тут же отворачивается, встретившись с прозрачным льдом глаз Кучики.
Куроцучи привычно витает где-то там, в научных сферах и лишь негромко поскрипывает насчет каких-то «странных флуктуаций». Кераку и Укитаке хитро переглядываются, а по стандартно-благостному выражению лица Уноханы невозможно понять ничего. Зато, юный Тоширо виден как на ладони: смущение пунцовыми пятнами проступает на его хорошеньком лице и Бьякую, внезапно, одолевает смутное желание выкинуть что-нибудь эдакое, в стиле Кенпачи.
Сам же Зараки выглядит точно так же, как и обычно: скучающая мина и расхлябанная поза. Лишь трещинка на нижней губе свидетельствует о жаркой ночи, но ее вряд ли кто заметит у капитана одиннадцатого вечной сбитые костяшки пальцев и едва ли не кровавые мозоли от упорных тренировок.
Рукия, только-только вернувшаяся из генсея неожиданно поддерживает его, но не говорит ни слова – лишь тепло улыбается, неожиданно ярко напомнив Хисану.

Два дня проходят в диком напряжении.
Кучики постоянно ждет, что вот сейчас разверзнется небо и в него ударит карающая молния или, что за ним, прямо в поместье придет Сой Фонг во главе отряда неприметных ребят в черном и его заточат в Гнездо Личинок, как потенциально неблагонадежного шинигами.
Но ничего не происходит. И, даже Ренджи, кажется, смиряется с новостью-бомбой о собственном обожаемом тайчо. Во всяком случае, он больше не краснеет, стоит только Бьякуе появится в расположении шестого, не запинается на ровном месте и не путает квитанции в делах.
Впрочем, взглядов, жгущих прямую как палка спину все еще хватает и, кажется, с каждым днем их становится все больше.
Благо, пост капитана позволяет не опасаться конфликтных ситуаций с недоброжелателями. Все, кому что-то не нравится, предпочитают промолчать и позубоскалить за спиной, не рискуя впрочем, связываться с Кучики.
Хорошо, что Ичимару больше нет, с некоторой долей облегчения думается Бьякуя, иначе этот лис точно не упустил бы возможности поиздеваться над ним.
Клановое собрание, наметившееся на конец октября подобно низкой грозовой туче, в которой то и дело виднеются приглушенные вспышки.
С каждым днем, уверенность в собственных силах истаивает. Его вдруг вновь посещают полузабытые страхи, ведь если даже Хисану – женщину репродуктивного возраста пришлось отстаивать с боями и ультиматумами, то что уж говорить о Зараки? Мужчине, капитане, имеющем дурную славу, гремящую далеко за пределами Готея.
Двадцать девятого октября наступает апогей и, будучи больше не в силах выносить затихший особняк, Бьякуя отправляется в Руконгай.
Кенпачи ждет его на той же поляне, в той же позе, что и всегда. Они не договаривались о встрече и не виделись наедине почти полторы недели. Наверное, будь он чуть менее подавлен развернувшимися событиями, он бы непременно воспользовался ситуацией, но сейчас… Сейчас они замирают в шаге друг от друга и пристально вглядываются друг в друга, словно пытаясь найти ответы, на мучавшие их все это время вопросы в глубине чужих глаз.
Почему-то, Бьякуя только сейчас замечает, какие необычные у Кенпачи глаза. Цвета старого золота. Цвета опавшей листвы. Цвета темного меда… Это маленькое открытие неожиданной болью проходится по сердцу и ему вдруг делается страшно от одной только мысли о том, что он больше никогда не сможет быть к этому демону из Зараки так же близко, как и сейчас. Так близко, как уже привык на протяжении этих полубезумных шести месяцев.
Этот шаг они преодолевают как в замедленной съемке, словно в дурном сне, двигаясь тягуче и нереально плавно, будто бы их движения тормозит толща воды. Но, наконец, они делают этот шаг и Кенпачи обхватывает ладонями лицо Бьякуи и, наклонившись к нему, приникает совершенно непривычным, совершенно нежным поцелуем к его уже зажившим губам.
В этом поцелуе нет страсти и жара. В нем лишь желание поддержать и помочь. И Кучики закрывает глаза, отдаваясь на волю этим сильным, уверенным рукам.

Бой, а по-другому клановое собрание и не назовешь, выдается напряженным. Потери несут обе стороны, но, все же, каким-то чудом Бьякуе удается отстоять место главы клана.
Он покидает зал с прямой спиной, гордо вскинув голову и развернув плечи и, лишь переступив порог собственного дома, обессилено приваливается к косяку.
Определенно, не каждый аранкар обладает хваткой его дражайших родственников.
Но ему до сих пор с трудом верится в то, что все закончилось. В то, что он выдержал и сумел отстоять свое право на глоток свободы, физически необходимый ему в этих кандалах круговой поруки.
Той же ночью он встречается с Кенпачи.
Пустая лаборатория Киске жалобно мигает аварийным освещением, а в хозяйской спальне дома Кучики появляется незнакомец с грубоватым руконгайским выговором.

Fin.

@темы: яой, фантворчетво: фанфикшен, рейтинг: R

---

Жажда свободы

[Maksut]

Название: Жажда свободы
Автор:  Maksut
Бета:  Торетти
Фендом: Bleach
Рейтинг: R
Пейринг: Зараки Кенпачи/Кучики Бьякуя
Жанр: romance
Размер: миди
Саммари: Хождение по дороге между «любовью» и «ненавистью» старо как мир, но с каждым может произойти впервые.
Дискламер: отказ от прав
Размещение: с разрешения автора
Предупреждение: slash, маты, частичное АU, ООС, очень феминный Бьякуя. Кинк детектед!
От автора: Благодарю  Торетти за то, что смогла таки выкроить время для беттинга и воистину героическим образом выдержать натиск моих беспокойных писем)). Имеется вольный вбоквелл-текст "Изнанка" затрагивающий этот же пейринг глазами Аясегавы Юмичики.

Жажда свободы.
Глава 1.

Глава 1.

Это была нелюбовь с первого взгляда.
С первой вспышки острой, словно присыпанной перцем реяцу. С первого наглого прищура янтарных глаз. C первой саблезубой ухмылки…
Бьякуя старательно убеждает себя в том, что в этом неотесанном руконгайце нет, совершенно нет ничего, что было бы достойно его внимания. Ведь нелюбовь – это тоже внимание, особенно, на фоне того леденящего равнодушия, которое он испытывает ко всем, кто его окружает.
Но Зараки…Зараки совершенно невозможно игнорировать.
Все в нем, грубое, резкое, такое настоящее и несдержанное - словно воплощенный вызов ледяным маскам Кучики. Одним своим видом ему удается сделать то, на что у того же Ичимару ушли десятилетия – вызвать внутри Бьякуи горячую, едкую, как васаби, волну раздражения. И сколько бы он ни повторял про себя «мне безразличен Зараки Кенпачи», надежная, проверенная годами мантра не срабатывает и в нем вновь и вновь вспыхивает злость.

Реяцу бродяги из Зараки оглушает, как накатившее на спокойный берег цунами. Она обжигает, опаляя чувствительные к чужой силе рецепторы, и заставляет прикрыть глаза, заслезившиеся от невыносимо яркого сияния.
С первой секунды Бьякуя понимает, что у нынешнего капитана одиннадцатого нет ни единого шанса против этого оборванца. Одно лишь присутствие этого золотого огня отсекает любую возможность.
Так оно и случается, поэтому, когда косматая голова бывшего капитана катится по пыльному плацу, он не испытывает ни удивления, ни, тем более, шока.
Он воспринимает это спокойно, как данность. Ведь он знал, с самого начала знал, что именно так и выйдет – один, чистый, почти хирургический разрез и землю орошает кровью.
Бьякуя прикрывает глаза, смиряясь с тем фактом, что теперь в его жизни появится еще одна проблема, решить которую он совершенно не в силах.
Со временем Зараки становится чуть боле…цивилизованным. Волосы он заплетает в странноватые косицы, украшенные бубенцами и эта чудаковатая прическа странным образом молодит его, открывая острые, словно выточенные из камня черты лица и кривой, многократно сломанный нос. Капитанская форма делает его массивнее и больше, чем он есть на самом деле. К двухметровому росту прибавляется иллюзия широкой и плотной фигуры, хотя, Кучики прекрасно помнит, что руконгаец поджарый и жилистый, словно бродячий пес.
Но ни время, ни капитанский пост ничего не в силах сделать с его омерзительным характером. С отвратительными, чересчур смелыми словами, с насмешливыми и нахальными взглядами, с этими его извечными ухмылками.
Постепенно Зараки, видимо, просекает его неприязнь и с каким-то странным, мазохичтическим удовольствием нарывается на все новые конфликты.
Ни одно собрание капитанов не обходится без его дерзкой реплики и Кучики сжимает кулаки, что бы не выдать собственной неприязни. Зубы, кажется, скоро сотрутся в порошок от бешеного давления, но Кенпачи лишь ухмыляется, замечая бешено ходящие на бледных скулах желваки.
Ни медитация, ни созерцание лунной ночи в саду не помогают Кучики избавиться от наглой ухмыляющейся рожи Зараки перед глазами и это, постепенно, сводит его с ума.
Но он злится даже не на руконгайца – на себя. За то, что неспособен удержать в узде собственные чувства и антипатии. Раньше ему казалось, что ничто не может поколебать его ледяное безразличие. Но Кенпачи, одним лишь фактом своего существования разбивает всю его решимость, заставляя теряться в собственных внезапно пробудившихся эмоциях.
Много…слишком много пьянящей реяцу. Слишком много этой бронзовой от въедливого руконгайского солнца кожи, слишком много этого едва уловимого, но все же слышимого звяканья колокольчиков при каждом шаге… Все это заставляет Кучики невольно вернуться на много лет назад. В пору своей бурной юности. Во времена, когда он еще не выработал своей брони и был эмоциональным, вспыльчивым мальчишкой, больше похожим на простолюдина, нежели на наследника древнейшего клана.

В детстве Бьякуя частенько убегал в Руконгай.
Надевал самое неприметное из своих нарядов одеяние, игнорировал бархатные ленты, стягивая волосы в хвост простой бечевкой, надевал варадзи на босу ногу и, легко, словно ветер, перемахивал через каменную ограду, отправляясь на встречу со своей первой в жизни постыдной привязанностью - Руконгаем.
Там, он, словно солнечный блик на поверхности озера, первые четверть часа носился по улице, расталкивая прохожих и протискиваясь сквозь щели в живых изгородях. Затем, чуть успокоившись и всласть наглотавшись этого сладкого, пьянящего, воздуха свободы, долго гулял среди неказистых строений, с любопытством разглядывая людей и бродячих собак, которых почти не было в самом Сейретее.
Наконец, когда становилось совсем темно, он все тем же путем возвращался домой, где его ждала потрясающая выволочка от деда, не разделявшего странного увлечения внука «жизнью низов».
Со временем Бьякуя и сам понял, что есть в его одержимости вольной жизнью Руконгая что-то ненормальное. Парадоксальное и неправильное. Недостойное аристократа.
Будущий глава клана не должен позволять себе подобные выходки. Жажда свободы – слабость, непозволительная, в его положении.
С тех пор он почти возненавидел руконгайцев, исходя желчью и неприязнью к тем, кто будучи ниже его по происхождению, имели то, чего у него никогда не будет.
Он ненавидел их грубый говор, изобилующий просторечиями и нецензурщиной, их загорелые, словно чумазые лица, их потрепанную, пропыленную одежду, их широкие белозубые улыбки, беспечность и легкость, с которой те нарушали все условности… Лишь годами позже он понял, что ненависть его, на самом деле не была ею. Это была зависть. Самая настоящая, банальная зависть.
Он завидовал им так, как не завидовал никому и никогда в жизни. Завидовал тем, чья жизнь не была скована этикетом и бесконечными, бесполезными правилами.
Руконгайцы, эти наглые, крикливые, пестрые руконгайцы каждый божий день при ярком свете солнца могли делать то, чего он, аристократ, представитель лучшего семейства в Сейретее, не мог позволить себе даже ночью, под покровом темноты.
Они могли быть собой.
Они могли смеяться, когда им было весело. Могли кричать и плакать, когда им было больно. Могли побежать, бесцеремонно поддернув полы одеяний, когда куда-то спешили. Могли зевнуть или сплюнуть на мостовую, не боясь, что их «неподобающее поведение» будет потом обсуждать весь высший свет.
Бьякуя не любил думать о причинах своей злости. Он был слишком занят выламыванием, перекраиванием своей собственной природы. И он справлялся с этим успешно.
Ледяная броня нарастала в нем с каждым днем. Отчуждение и неприязнь к миру было тем, что помогало ему выработать терпение и непробиваемое спокойствие.
В день, когда он, наконец, стал достоин звания будущего главы клана Кучики в глазах своей семьи, он был несчастлив как никогда прежде.
Наверное, его жизнь так бы и закончилась, погребенная под толщей масок и льда, если бы не одна случайная встреча.
Хисана не похожа ни на одну женщину из тех, что он когда-либо встречал.
В ней не было изнеженности и надменности аристократок, но в ней не было и той дешевой, броской, совершенно неуместной развязности руконгаек.
Хисана была особенной. В ней явственно ощущалась эта печать необыкновенности, которую она несла со спокойным достоинством.
Раньше Бьякуя считал, что «любовь с первого взгляда» - выдумка не в меру романтичных авторов сентиментальных книг, но, встретившись взглядом с этой спокойной водной
глубиной глаз хрупкой незнакомки, он потерял себя.
Знай он с самого начала, что их счастье будет столь недолгим, он бы любил жену во сто крат больше и демонстрировал бы ей свою любовь чаще, чем позволяла его закаленная натура.
Но… Никому не дано знать свою жизнь наперед.
И теперь в его жизни появляется Зараки.
Словно насмешка надо всем, что он пережил и создал, надо всем, что он вылепил, вытесал из себя ценой неимоверных усилий.
Апогеем его ненависти и несправедливости судьбы становится короткий разговор, состоявшийся между ними после одного из собрания капитанов.
- Кучики, а Кучики… Отчего ты меня так не любишь, а? – щуря единственный видимый глаз, спросил Зараки, вылавливая его у выхода из расположения первого отряда и бесцеремонно хватая за рукав.
Резко выдернув запястье, Бьякуя давит в себе желание отряхнуться и решительно вскидывает подбородок, стараясь не демонстрировать собеседнику всю глубину своей неприязни.
- О чем вы, Зараки-тайчо? – добавляя в голос как можно больше льда и металла, спрашивает он.
- Не прикидывайся дурачком, Кучики. Тебе не идет, - неожиданно зло говорит Зараки, - Я, конечно, не силен во всех этих ваших играх и интригах… Но я не слепой. Стоит мне только раскрыть рот, как тебя тут же перекашивает, словно тебе в глотку лимон засунули.
- Не думал, что вас это так волнует, - теряя самообладание, едко говорит Бьякуя.
- А меня это и не волнует… Просто странно. Что нам делить? Отряды разные, да и люди мы разные. Общих знакомых у нас – только готейские «коллеги», да и с ними ты не особо в ладах. Так что? Отчего я тебе так не нравлюсь? Это явно что-то личное, раз даже такой айсберг как ты проняло.
- Не стоит так волноваться насчет моего мнения. Вы и раньше прекрасно обходились без взаимопонимания со мной. Что изменилось? - почти выплевывает Кучики
- Эх, аристократы, - неожиданно устало тянет Зараки, - Вас что, с детства учат этой фишке - уходить от ответа, извиваясь, словно уж на сковородке?
- Думаю, разговор исчерпал себя. Не вижу смысла продолжать нашу «беседу», - бросает Кучики, разворачиваясь, что бы гордо удалиться.
- А я так не думаю, - Зараки резко, в одно смазанное скоростью шунпо движение оказывается перед ним и Бьякуя невольно наталкивается на него. Сейчас, когда они стоят так близко, разница в росте особенно сильно бросается в глаза, но капитан шестого не отступает ни на шаг, хотя надменный взгляд из положения «снизу-вверх» получается не столь эффектным.
- Что еще вы хотите обсудить? – спрашивает Кучики как можно более спокойно, хотя в его ледяном тоне уже явственно ощущаются нотки подступающего бешенства, - Ваше бестактное поведение? Вашу грубость? Или вашу неспособность вести себя как взрослый, адекватный человек?
Зараки смеряет его каким-то странным взглядом и вдруг начинает смеяться. В его смехе нет ничего издевательского, он искренен и неожиданно звонок, но это становится последней каплей.
От расположения первого до особняка – не более полуминуты в шунпо, но сегодня Кучики бьет собственный рекорд и, скорее всего, заткнет за пояс даже Йоруичи, преодолевая это расстояние в кратчайшие сроки.
В ту ночь ему так и не удается заснуть. Негодование все еще клокочет внутри и он не в силах справится с собой.
И даже грустный, чуть укоряющий взгляд Хисаны с фотографии на алтаре не в силах вернуть ему душевного равновесия.

Осенью на Готей обрушиваются холодные дожди. Такой непогоды Кучики не припомнит уже лет двадцать, и даже плащ и шунпо не спасает от мокрых волос и отяжелевшей от влаги формы.
Ренджи, вымокший до нитки, но все такой же жизнерадостный, напоминает ему большого веселого пса, только-только искупавшегося в озере. И даже серость темных осенних дней не в силах поколебать его жизнелюбия. Бьякуя невольно проникается легкой завистью к лейтенанту, способному сохранять присутствие духа в любой ситуации.
В такую погоду почти все отряды не вылезают из додзе. Лишь полоумный Зараки выгоняет подопечных на раскисший плац, заставляя тех маршировать и бегать по колено в воде до полного изнеможения.
- Зараки-сан все так же суров, - улыбается Ренджи, провожая отряд сочувственным взглядом и, невольно, бросает благодарный взгляд в сторону своего нынешнего капитана.
Кучики-тайчо в последнее время стал даже более задумчив, чем обычно. Временами, он словно «зависает», невидящим взглядом вперившись в очередной отчет.
Решив, что видимо, осенняя меланхолия не щадит даже лучших из них, Абараи старается стать как можно более внимательным, пытаясь предугадать каждое желание капитана.
Ноябрь приносит первый снег и это становится своего рода облегчением.
Всю осень лило как из ведра, так что хрусткий и твердый наст под ногами кажется настоящим благословением.
Правда, за «снежным облегчением» приходит и холод. И сколько бы рядовые не топили штаб, в кабинете все равно прохладно. Ренджи, привыкший и не к таким холодам за время жизни в Руконгае, переживает заморозки спокойно, чего нельзя сказать о Кучики, упрямо носящим стандартное капитанское облачение и игнорирующим собственные синие губы и покрасневший нос.
В декабре Абараи впервые в жизни видит заболевшего капитана.
Тот выглядит почти так же, как и обычно, лишь чуть припухли веки и охрип голос, да плотнее замотан на шее гинпаку. Хотя, толку от этой шелковой безделицы Ренджи не видит никакого, но советовать Кучики одеться теплее он все же не решается, всерьез опасаясь за собственную жизнь.
Капитан стал ужасно раздражительным и нетерпимым. Лейтенанту, как человеку, проводящему наедине с Кучики большую часть дня, приходится несладко, но он стоически переносит все придирки, списывая испортившийся характер начальства на болезненное состояние.
Наконец, когда из-за ангины Кучики не может отдавать приказы даже шепотом, он берет больничный и на неделю запирается в поместье, не забывая, впрочем, ежедневно слать курьеров с длинными списками подробных указаний.

Сидеть дома, впрочем, как и болеть непривычно.
Последний раз он брал больничный не из-за боевого ранения. Лет тридцать назад, во время битвы с Меносом Гранде, Бьякуя, потеряв координацию, с головой окунулся в ледяное озеро и его продуло во время длительного перехода в шунпо. Но даже тогда простуда не была такой сильной как сейчас.
Дышалось тяжело, а на грудь словно положили огромный камень. В носу противно свербело и почти два дня он не вставал с постели, лишь приподнимаясь на локтях, что бы не оставить на свитке с поручениями клякс и помарок.
Не желая тревожить Унохану, он лечился по старинке, в огромных количествах потребляя микстуры и отвары, что, конечно, не было так же эффективно, как медицинские техники, но, все же, приносило некий результат.
На третий день он встал с футона и, решительным жестом раздвинув тяжелые портьеры, зажмурился от слепящего света. Обычно тусклое зимнее солнце неожиданно ярко освещало двор, погребенный под толстым слоем искрящегося снега.
Натянув на плечи шерстяную накидку, Кучики отодвинул седзе и вышел на террасу, с наслаждением вдыхая свежий, сильно резонирующий со спертым воздухом комнаты запах зимнего дня.
Не рискуя злоупотреблять улучшением состояния, он вновь вернулся в спальню и позвал слугу. За три дня работы должно было накопиться порядочно. В стылый кабинет он возвращаться не желал и пару дней работал на дому, решив, что лейтенант достаточно компетентен для того, что бы за неделю не развалить отряд.

Возвращаться на работу после больничного оказалось неожиданно приятно. Только переступив порог кабинета, он понял, что на самом деле, импровизированный «отдых» был своего рода каторгой, и вынужденное безделье угнетало его едва ли не сильнее, чем приключившаяся простуда.
На лице Ренджи была написана неподдельная радость.
- С возвращением, тайчо! – вытянувшись в струнку, бодро приветствовал он его, - Отчеты…
- Подожди, – неожиданно даже для самого себя прервал его Кучики. – Для начала сделай мне чаю. Дела пока подождут.
Глядя на то, как удивленно вытянулось лицо Абараи, Бьякуя едва подавил желание улыбнуться.
Все по-прежнему.
Все так, как и должно быть.

Но только-только обретенного терпения хватило ровно на две недели. До следующего столкновения с ненавистным Зараки.
Со-тайчо, несомненно, был великолепным командиром и очень мудрым человеком. Но, иногда, будучи слишком высокопоставленным лицом для банальных тренировок с солдатами, он забывал, что простые капитана не освобождены от этой повинности.
Внеплановое собрание застало Бьякую в додзе, он как раз выколачивал пыль из зазевавшегося и слишком размякшего за время его отсутствия Абараи.
Вызов был срочным, так что, бросив бокен на татами, он тут же сорвался в шунпо.
Капитаны выглядели непривычно: расхристанные, чуть взмокшие, на ходу натягивающие хаори… Единственные, кто был одет по уставу – вечно болеющий Укитаке, Унохана и Куроцучи. Хотя, последнего собственный внешний вид, явно волновал мало: на рукавах тут и там зияли дыры, словно он щедро плеснул на одежду кислоты.
Пока Ямамото, не в силах оставить привычки начинать даже экстренные собрания со вступительной речи, Бьякуя невольно разглядывал стоящего напротив Зараки.
Внимание к капитану одиннадцатого было сродни неспособности оставить в покое больной зуб. Вроде как неприятно, но не касаться его языком почему-то совершенно невозможно.
Тот был одет в серое тренировочное кимоно, почти распахнутое на груди и в варадзи на босу ногу. Шрам, оставленный ему на память рыжим риокой был бледно-розовым и резко выделялся на фоне загорелой груди. Часть косиц каким-то образом расплелась, так что волосы неаккуратными прядями обрамляли скуластое лицо. Заметив его взгляд, Зараки вдруг скабрезно ухмыльнулся и Кучики тут же отвел взгляд, с преувеличенным вниманием обратившись в сторону Со-тайчо.
Паранормальная активность холлоу в семьдесят шестом. Пустые уже уничтожили три селения и патрульные, за которыми был закреплен этот сектор, не справлялись, запрашивая подкрепления.
Кучики Бьякуя никогда не слышал о так называемом «законе подлости», который часто поминает в разговорах Ичиго, но в момент, когда Ямамото назначил шестой и одиннадцатый отряды для ликвидации беспорядка, мужчина оказался как никогда близок к его переоткрытию.
Стараясь ничем не выказывать собственного недовольства, он кивает и, сразу же после окончания собрания пулей вылетает из зала, опасаясь, что чертов Зараки захочет еще раз перехватить его для очередного бессмысленного, выводящего из равновесия разговора.

Семьдесят шестой выглядит еще хуже, чем десять лет назад, когда Кучики был здесь в последний раз. Руины жалких деревень и пепелища пожаров оскорбляют эстетический вкус Бьякуи, но он не меняется в лице, даже уловив настойчивый запах паленой плоти, обильно разлитый в воздухе. Ни к чему давать Зараки лишний повод для зубоскальства.
Пустых оказывается неожиданно много. Они, словно грибы после дождя, вылезают из хаотично разбросанных гаргант все новыми и новыми потоками.
Наконец, сообразив что к чему, Бьякуя, вместе с женоподобным красавчиком из одиннадцатого находят развалины какого-то старого храма. Двухметровый, чудом уцелевший идол возвышающийся на поросших травой плитах напитан странной, потусторонней энергией, мало что общего имеющей с обычной реяцу.
Поняв, что именно он привлекает пустых, Кучики активирует Сенбонзакуру и легкая пена розовых лепестков играючи крошит древний камень.
- Изящный у вас шикай, Кучики-тайчо, - вздыхает красавчик, хлопая длинными-длинными ресницами.
- Благодарю, - сухо отвечает Бьякуя и поручает ему забрать с собой обломки идола, что бы предоставить двенадцатому на экспертизу.
Отлов и уничтожение разбредшихся пустых занимает еще несколько часов, так что в Готей они возвращаются лишь с закатом. Зараки был странно молчалив за все это время и не предпринял ни единой попытки заговорить с ним и даже не бросал на него свои коронные наглые взгляды. Вместо этого, он, не тратясь на пустую болтовню и скупо отдав распоряжения рядовым и офицерам, ринулся крошить холлоу, золотистой молнией скользя над землей от одного чудовища к другому. Он оказался почти так же эффективен, как и Сенбонзакура Кучики, что малость снизило уровень перманентного раздражения, вспыхивавшего в Бьякуе при взгляде на него.
Впрочем, буквально через пару дней закрутилась та история со лже-смертью Айзена и его последующим фееричным бегством из Готея, так что времени на самоанализ и упорядочивание собственных симпатий и антипатий у Бьякуи почти не осталось.
Однако стоило только жизни войти в привычное русло, как вернулись и прежние, мелкие, по сравнению с только что разрешенными, но проблемы.
После совместных вылазок в Уэко Мундо и битв плечом к плечу против аранкаров, мнение Кучики о бестолковости Зараки несколько потеряло актуальность, хотя, до полного взаимопонимания им было как той пресловутой обезьяне из легенды до луны пешком.

Цветение сакуры всегда было для Бьякуи чем-то совершенно особенным. Именно в эту первую неделю апреля он обычно брал короткий отпуск и днями на пролет пропадал в саду, медитируя в деревянной беседке в глубине сада.
Изредка он выбирался в Руконгай, что бы полюбоваться на дикие, нетронутые рукой человека заросли вишни. Было в их не облагороженной красоте что-то цепляющее, до боли знакомое… Эти невысокие, не такие пышные, как специально выведенные сорта деревья остро напоминали ему о Хисане.
Их естественность, какая-то совершенно человеческая непосредственность и гармоничность пробуждала в его душе то самое, болезненное, но приятное, полузабытое чувство… Нежность. Тоска. Любовь…
Весь год он старательно запирает воспоминания и чувства где-то в дальних уголках своей души и лишь сейчас, в этот короткий и такой хрупкий мир единения с чем-то прекрасным, он позволяет себе, наконец, отпустить их на свободу.
Золото заходящего солнца подсвечивает розовые лепестки и дикий сад становится совершенным, сюрреалистическим местом, настолько прекрасным, что даже лучшие стихи-хокку, хранящиеся в пыльных фолиантах фамильной библиотеки не способны вместить в себя и сотую часть их совершенства.
Бьякуя, невзирая на белизну хаори, опускается на землю и касается кончиками пальцев уже опавших лепестков.
- Хисана…
Тихий шепот разносится над поляной, сливаясь с шумом листвы.
Кучики не плачет.
Не плачет, когда его протыкают насквозь и протаскивают сотню метров по грунту.
Не плачет, когда его сестру, его Рукию, такую хрупкую и нежную, ведут на эшафот.
Не плачет, когда ему снится Хисана – живая и счастливая, улыбающаяся, манящая…
Но сейчас. Именно сейчас и здесь он почему-то позволяет себе это.
И ему не стыдно. Не стыдно за собственную слабость. За слезы, стекающие по лицу.
Никто и никогда не видел его в этот момент.
Никто, из тех, кто знает Кучики Бьякую, не поверили бы в то, что он умеет плакать. Плакать так искренне и честно. Так горько и так болезненно страшно.
Он сидит на черной в лунном свете траве, сгорбив всегда прямую спину и закрыв лицо руками.
В этот момент он не Кучики Бьякуя. Не капитан шестого отряда Готей 13. Не глава клана Кучики.
В этот момент он человек. Обычный, еще не познавший смерти, но в полной мере почувствовавший боль потери другого.
Неожиданно он распрямляется, пружинисто и резко. Лезвие Сенбонзакуры хищно блестит в серебристом ночном свете.
- Выходи! - почти кричит он.
Этот переход от светлой, тихой грусти к испепеляющей злости пугает даже его самого. Но рука, сжимающая рукоять катаны тверда, а в глазах горит жажда чужой крови.
- Эй, тише-тише, Кучики, - на поляну выходит Зараки. Без своего потасканного, словно у нищего хаори и без этих дурацких бубенцов он кажется таким же сюрреалистическим, как и залитый лунным светом цветущий сад.
- Что. Ты. Здесь. Делаешь.
Бьякую едва ли не трясет от желания высвободить шикай. Нет, лучше уж сразу банкай.
Слезы высыхают моментально и, вместо того, что бы вспыхнуть от стыда, он бледнеет от злости.
- Кучики, я не шучу. Лучше опусти оружие, а то у меня инстинкты сработают, - ухмыляется Зараки, но ухмылке его, отчего-то, не достает привычной саркастичности и самоуверенности.
Сузив глаза, Бьякуя, не слушая отчаянно бьющихся доводов разума, слегка изменяет положение. Теперь это боевая стойка. Из нее легко перетечь и в атаку и в оборону.
- Я безоружен, - разводя руки в стороны, говорит Зараки и на его непривычно бледном в этом скудном освещении лице на секунду мелькает тень печали.
- Повторяю вопрос: что ты здесь забыл? – костяшки пальцев Кучики побелели от напряжения. Вся его выдержка, весь его самоконтроль, вся его хваленая ледяная броня…все, все, что он нарабатывал и совершенствовал годами, сейчас трещат под натиском обжигающей ненависти.
Зараки делает медленный шаг вперед и, не опуская рук, так же осторожно, не сводя глаз с застывшего Бьякуи, садится на землю.
- В отряде обмывают назначение Мадараме, - неожиданно просто отвечает он и чешет в затылке, - Там сейчас такой гвалт и дым коромыслом… Ребятенка уложил спать, а сам вот…проветриться вышел, да на тебя случайно наткнулся. Ты это…извини, если момент неподходящий. Но я случайно. Честно.
От этой обезоруживающей честности и непосредственности у Бьякуи опускаются руки. Сенбонзакура с разочарованным лязгом возвращается в ножны и сам Кучики тоже – разочарован. И зол. Но уже на себя. Потому что он больше не может злиться на Кенпачи. Безоружного. Мирного. Непривычно расслабленного, безо всех этих своих ухмылок и подколок…
- Я… - он запинается, прочищая горло, - Приношу извинения за свое…несдержанное поведение.
Тот, по идее, должен обрадоваться и позлорадствовать. Еще бы! Идеальный Кучики в кои то веки признал собственную неправоту, да еще и извинился. Но Зараки остается все так же меланхолично спокоен, лишь поднимает на него какой-то непривычный, слишком напряженный и серьезный взгляд.
- Ты, Кучики, конечно тот еще засранец…
Бьякуя напрягается, но к ножнам не тянется. Лишь переступает беспокойно с ноги на ногу.
- …но парень толковый. И капитан хороший. Все-то у тебя в отряде упорядочено и по полочкам разложено. А как ты Абараи выдрессировал…Любо дорого смотреть! – Зараки усмехается, - У меня вот никогда так не получается. Собственные офицеры совсем обленились – скоро на шею сядут, Ячиру потеснив, да ножки свесят… Вон, Юмичика все никак нормально отчеты не может накарябать, вечно бегает, доделывает, бумажки доносит в первый…
Кучики чуть хмурится, не понимая, к чему это Кенпачи так разоткровенничался.
- Но какой-то ты отмороженный. Не знаю, может у вас, у аристократов, так принято… Но если даже сравнивать с теми же Шихоуин и Кёраку, то ты какой-то уж больно… Заледеневший. Извини конечно, еще раз, но я как тебя сегодня увидел, здесь, таким…Так сразу по-другому взглянул.
Зараки проводит рукой по волосам. Ему явно неудобно обсуждать случившееся, но он упорно заканчивает мысль:
- Ты ведь, как и все – человек. И ничто тебе не чуждо. Так зачем все это? К чему твои маски? Был бы ты старик, вроде нашего Ямамото, я бы еще понял. Старого пня положение обязывает. Но ты…молодой же еще совсем. Не старше того же Аясегавы, а все шифруешься.
Бьякуе молчит, ему неприятно обсуждать эту тему с Зараки. Да и с кем бы то ни было тоже.
- Не все же воспринимать так серьезно…у тебя выражение лица постоянно такое, как будто бы ты на плечах весь мир тащишь, и у тебя от натуги пупок вот-вот развяжется.
Кучики неожиданно становится смешно от этой аналогии и от всей сложившейся ситуации: он и Зараки, сидят в цветущем саду и обсуждают его проблемы… Бред. Он явно спит и видит самый странный сон в своей жизни.
Почти не отдавая себе отчета в том, что делает и, видимо, все еще прибывая в уверенности, что все это ему снится, он садиться на траву в нескольких шагах от Кенпачи. Теперь они вновь в своих привычных позициях: смотреть на Зараки снизу вверх почему-то больше раздражает.
Несколько минут они сидят в тишине и резкие порывы крепчающего ночного ветра осыпают их лепестками. Абсурд…
- Привычка, - наконец выдает он.
Зараки со смесью невесть откуда взявшейся жалости и любопытства смотрит на него:
- Привычка быть ледышкой?
- Привычка держать себя в руках. Понимаю, глупо обсуждать это с тобой, но все же… - Бьякуя даже не замечает, как переходит на «ты», - Ты вряд ли это поймешь, но мое происхождение, помимо регалий, имеет и оборотную сторону. Рождение в клане Кучики – само по себе испытание. Но родиться наследником в основной ветви… Крайне…ответственно.
- Хочешь сказать, что твоя отмороженность – результат требований семьи. То есть это они тебя таким сделали? Ну и традиции у вас…
- Нет, если бы я сам не захотел, они бы не смогли меня изменить. Но я понимал. Не всегда, но с какого-то возраста ко мне пришла вся полнота понимания собственного положения. Всей ответственности, что будет возложена на меня в будущем.
- Мда…странные вы, аристократы… - Зараки смеется и откидывается назад, ложась спиной на траву, - Наверное, даже голодраное детство моих долбодятлов Аясегавы и Мадараме было счастливее, чем твоя юность в семейном склепе.
Минуту они сидят в тишине. Но, потом, Бьякуя решается идти до конца. В нем вновь просыпается то, полузабытое ощущение, безбашенности и способности на совершение самых странных поступков, что неотступно сопровождало его в юности.
- А ты… а твое детство?
- Правда за правду, да, Кучики? – Зараки беззлобно усмехается, - Ты извини, но мне поделится нечем… Не было у меня детства. Я в Руконгай уже того…ну, почти такой же, как сейчас попал. Правда, без шрамов. Я намного старше тебя и, почему-то, почти не старюсь. Наверное, у меня та же фигня, что и у нашего мелкого Хицугаи Тоширо.
- Ты помнишь что-нибудь из своей прежней жизни? Там, на грунте? - Бьякуе неожиданно вспоминается рассказы Рукии о том, что ей часто снится ее жизнь до перерождения.
- Мало что помню. Кровь помню. Грохот. Запах разогретой стали. Боль. Наверное, я, как и сейчас воевал. Да и не представляю я себя никем другим.
- Я тоже, - выдает Кучики прежде, чем успевает сообразить.
Странно все это. Безумно странно.
Но, почему-то, спокойно. Спокойно вот так вот сидеть на траве. Смотреть на звезды и чувствовать дуновение ветра и легкие прикосновения опадающих лепестков.
Ему уже давно не было так спокойно с кем-то. Обычно, он достигал этого внутреннего равновесия только в одиночестве. А как только рядом появлялся кто-то, пусть даже Рукия, то все… Все внутри как будто захлопывалось и его охватывало напряжение. Необходимость нацепить маску и стать тем, кем его привыкли видеть. Но сейчас…Сейчас он почему-то не чувствовал этой извечной необходимости в осточертевшем маскараде.
Возможно, дело было в том, что Зараки Кенпачи никоим образом не влиял на его жизнь и был практически никем для него. Перед ним не нужно было изображать идеального брата, идеального начальника, идеального подчиненного или идеального главу клана…
Скорее, наоборот, рядом с Зараки, презиравшим всякую идеальность, он мог быть собой. Неидеальным. Тем самым, совсем еще юным Бьякуей, каким сбегал когда-то в Руконгай, гонимый острой тоской по свободе.
И вот это вот короткое, нечаянное общение до боли напоминает ему его детские приключения. Разговор с Зараки Кенпачи похож на глоток свежего воздуха.
- Ведь можешь же быть нормальным, когда не выебываешься, - вдруг замечает Зараки и резко замолкает.
Бьякуя тоже напрягается. Ему кажется, что от этих нарочито грубых слов хрупкость и спокойствие момента разрушатся. Уйдет что-то неуловимое, важное… Но нет. Ничего не разрушилось, не ушло.
- А ты, Зараки, - ведомый каким-то странным желанием расставить все точки над «i», говорит Бьякуя, - Зачем тебе все это? Эта твоя напускная грубость и идиотизм? Ведь ты же не такой чурбан, каким хочешь казаться.
Зараки вскидывает руку и отточенным движением ловит в полете лепесток сакуры, зажимая его между большим и указательным пальцами,
- Жизнь у меня была не то, что бы очень легкая. А чем ты проще, чем монолитнее кажешься на первый взгляд, тем легче. Меньше трогает.
Кучики отчего-то становится стыдно за собственную агрессию, и он лишь кивает.
- А это правда, что ты женат был?
Бьякуя вздрагивает от резкости перехода. Ему хочется вскочить и заявить, что это не его, собачье, дело, но он перебарывает в себе это желание.
- Да. Хисана. Ее звали Хисана.
- А потом? Только не говори, что развелся, - гогочет Зараки, - У вас же это, вроде как не принято.
- Принято, но я не разводился. Она умерла.
Кенпачи затыкается и старательно отводит взгляд.
- Соболезную, - наконец выдает он.
- Благодарю, - коротко отвечает Бьякуя.
Желание вскочить и, воспользовавшись шунпо, убраться в поместье отчего-то слабеет с каждой секундой.
В ту ночь они говорят почти до рассвета, и лишь когда восток наливается раскаленным металлом, а на траве выступает роса, Бьякуя встает, разминая затекшие ноги. Пальцев и губ он почти не чувствует – все же апрельские ночи еще слишком свежи, что бы пять часов кряду сидеть на траве.
Зараки тоже встает и сладко, до хруста в позвонках, потягивается.
- Ладно, Кучики, что-то мы с тобой засиделись, - говорит он, наблюдая за розовеющим небом, - Мелкая, наверняка, истерику устроит, если не найдет меня проснувшись.
- До свидания, Зараки-тайчо, - вновь переходя на официальный и сухой деловой тон, говорит Кучики.
- Пока, Бьякуя, - в противовес ему, отзывается Зараки и, развернувшись, медленно скрывается за деревьями.

В тот день Кучики Бьякуя не может найти себе места. Странные мысли не оставляют его.
Что с ним произошло? С чего это он с Зараки так разоткровенничался?
Но всем этим вопросам недостает остроты. Нет, конечно, они волнуют его, но не с той болезненностью, с которой должны были бы.
Несколько раз в течение дня он просит Ренджи приготовить ему кофе – отличный бодрящий напиток, привезенный любопытным лейтенантом с грунта. Вкус, правда, отвратительный, но эффект того стоит.
День пролетает незаметно, и даже сонливость, одолевавшая его в первой половине, отступает после легкого обеда и он работает допоздна, обложившись кипами бумаг.
Сегодня он чувствует себя как-то иначе… Ощущение сродни радости от выздоровления после затяжной болезни.
Прибывая в отличном настроении, он даже отпускает томящегося Абараи, который не решается покинуть место раньше начальства. Удивившись, но обрадовавшись, Ренджи пулей вылетает из расположения, видимо, боясь, что капитан все же передумает и посадит его за отчеты.
Наконец, когда закатное солнце освещает кабинет косыми росчерками золотых лучей, он отрывается от бумаг. Полдевятого. У него еще есть время, что бы заглянуть в особняк, принять ванную и переодеться.
Почему-то, его не покидает уверенность в том, что Зараки и сегодня «выйдет подышать» именно на ту поляну. Но это знание не раздражает его. Скорее наоборот, странным образом греет изнутри, заставляя неуступчивые губы изогнуться в улыбке.

@темы: яой, фантворчетво: фанфикшен, рейтинг: R

---

(Двое)

[Raidana (Shissou)]

Название: Двое
Автор: Raidana (Shissou)
Бета: Word
Фендом: Bleach
Пейринг: Зараки Кенпачи/Кучики Бьякуя
Дисклеймер: Тайто Кубо – мальчики Ваши)
Рейтинг: до NC-17 кое-где дотянет (наверное)
Жанр: Пародия, Романтика, Слэш
Состояние: закончен
Размещение: с разрешения автора
Предупреждение: 1) Возможен ООС; 2) Для автора это - первый нормальный фанфик в подобном жанре; 3) Автор не умеет описывать постельные сцены, терпеть не может пошлятины, поэтому её тут не ждите.


***

Шорох одежды по деревянному полу.
- Ты слишком много думаешь, - капитан одиннадцатого отряда, присев позади Кучики, по-хозяйски притянул к себе главу благородного клана. – Мозги ещё не закипели думать о вечном?
Бьякуя неопределённо дёрнул обнажившимся благодаря стараниям Кенпачи правым плечом. Ох уж этот дикарь… Рядом с ним думать о вечном и прекрасном весьма затруднительно – он почти сразу переходит на другой уровень познания. Опытный.
- Зато у тебя мозги как вечная мерзлота, за ненадобностью, - наигранно презрительным тоном сказал Кучики, внутри вздрагивая от каждого прикосновения широких мозолистых ладоней и сухих, немного обветренных, кажущихся обжигающими губ.
Раскрепощённый, но отнюдь не похотливый взгляд серых глаз.
- Как знаешь, - голос с хрипотцой заставил покрыться мурашками почти белоснежную кожу. Слишком светлую, словно никем не тронутую, и потому резко контрастирующую с загорелой и покрытой шрамами кожей Кенпачи.
Каким бы безрассудным зверем и дьяволом не считали Зараки, коварство было свойственно и ему, в определённой мере. Сейчас, когда он с Бьякуей поддерживал подобные отношения довольно длительный срок, поневоле пришлось научиться несколько сдерживать свои порывы желания. Вспоминать их первый раз негласно не желают оба. Всё-таки между мужчинами всё несколько иначе происходит, не только в физическом плане. Вспыльчивость и порывистость Кенпачи и холодность Бьякуи тогда ни к чему хорошему не привели. Первый после случившегося ушёл на несколько недель в неизвестном направлении и вернулся потрёпанный, с новыми шрамами, отчего весь одиннадцатый отряд и Сейретей в целом старался его не напрягать ещё долгое время. Второй же, руководствующийся, как обычно, здравым смыслом и чувством ответственности, старался работать как и прежде, но ходить ему приходилось через силу, повезло, что многочисленные синяки от засосов скрывала одежда. Решиться на повторное «воссоединение» капитаны смогли нескоро. Сказывалась неудача первого раза. Если поражение в бою лишь подзадоривало Кенпачи, то неудача в постели оставила далеко не положительный след в его памяти. Кучики тоже находился в смятении: роли каждого в их странной паре определились ещё давно и иными быть определённо не могли, поэтому, чтобы отношения не разрушились окончательно, оставалось лишь пробовать снова и снова, учась на собственных ошибках. С болью, кровью, сдерживаемыми скупыми слезами.
Ни Кенпачи, ни Бьякуя уже и не помнили, сколько раз они проводили ночь вместе в фамильном доме капитана шестого отряда, отпуская слуг по домам. Многие из прислуги, наверняка, стали догадываться о взаимоотношениях между двумя шинигами, но молчали. Отчасти из-за того, что это казалось невероятным, отчасти из-за того, что умереть от Сенбонсакуры добровольцев не находилось. Да, капитаны часто ссорились между собой, как наедине, так и прилюдно, изредка даже не разговаривая неделями, а то и месяцами. Но связь их крепла с каждым днём. Это не означало, что они всё время были вместе, ходили неразлучной парочкой и так далее, и тому подобный бред... Им хватало осознания того, что они есть друг у друга. Может, они разделены расстоянием, границей между мирами, может, они снова в ссоре. Неважно. Они вместе.
Шершавыми ладонями капитан одиннадцатого отряда медленно приспустил всю одежду Кучики до талии.
Горячее дыхание на тонкой шее. Лёгкий укус в белое плечо.
- Тебе не надоело?
Мысленно смирившийся и поощряющий происходящее, Бьякуя повернулся лицом к Кенпачи.
- Нет. Да и ты уже на взводе, чтобы не говорил. – Тот залез одной рукой в фундоси Кучики, довольно усмехнувшись от раздавшегося рваного стона. Глава благородного клана зажмурился, тяжело задышал, по-прежнему, однако, стараясь сохранить лицо. – А тебе не надоедает строить из себя невинность?
- Замолчи!.. Я не такое…похотливое животное как ты!.. А-а… – тонкими пальцами Бьякуя вцепился в плечи сидящего сзади Кенпачи. Широкие горячие ладони с каждым ритмичным движением заставляли гордого шинигами изгибаться в совсем не подобающие для благородного позы.
Улыбка, полная азарта, отчего больше похожая на оскал.
- Хехе. Эй, Бьякуя…
Поцелуй. Страстный, с укусами, вперемежку со стонами Кучики и ставшим прерывистым хриплым дыханием Зараки.
- Погоди… Шея.
Сильными руками, состоящими будто из одних лишь сухих мышц, капитан одиннадцатого отряда приподнял Кучики и усадил на колени, лицом к себе. В ониксовых глазах горела так проклинаемая и желаемая Бьякуей страсть. Для того, кто всегда обдумывал свои действия и поступки, эти отношения являлись чем-то невообразимым, больше чем запретным. И эта сладость опьяняла не только его, она передавалась и порывистому, необузданному дикарю, который становился ещё напористее, отчего ласки усиливались, а звучащие в опустевшем ночном поместье стоны превращались из неприличных в воистину бесстыдные.
- Сейчас…
Обманчиво хрупкая рука аристократа опустилась на фундоси Кенпачи. Тот слегка повёл бёдрами, находясь в нешуточном возбуждении. Сдерживаться приходилось на благо обоих. Если Бьякуя не возбудится как следует, если его хорошо не подготовить, то вряд ли что-либо путное получиться.
- Твою ж мать!.. – прохрипел Зараки, широко улыбаясь и притягивая Кучики для поцелуя. – А у тебя неплохо получается для невинности.
- Заткнись, иначе пожалеешь!
- Сомневаюсь. Приподнимись. – Он распустил оставшиеся завязки, отбросив всю одежду Кучики в сторону. – Ох… Какие нынче аристократы пошли распущенные!
- Заткнись, повторяю! Ааа!.. – Бьякуя, слабо содрогаясь, выгнулся, свободной рукой приобняв любовника за шею. Ласкать Зараки он не прекращал.
- Молчу-молчу… - Кенпачи облизал два пальца и сощурился от доставляемого Бьякуей удовольствия. – Погодь, сейчас всё будет.
- Ками-сама!!
- Нравится, да? Снова такой узкий, давно у нас этого не было.
- Ке..Кенпачи…
- Молчу, аристократ хренов.
- Третий..!
- О? Сам попросил. – Еле сдерживающийся Зараки подключил к ласкам ещё один палец.
Бьякуя обеими руками вцепился в Кенпачи, прикусив губу до крови. Ещё было немного неприятно, однако низ живота буквально раскалился от желания, заставляя хотеть чего-то большего.
- Вытащи… - очень скоро строго прошептал Кучики, раскрасневшийся и слегка дрожащий, в свою очередь, поспешно освободив Кенпачи от его одежды.
Правильно поняв эти намерения, Зараки лёг на спину, предоставив в самом начале свободу действий своему любовнику. Подойдя к тумбочке, тот достал оттуда небольшой флакончик. Кенпачи невольно усмехнулся: всё же аристократ он и голый, с торчащим доказательством возбуждения, потрёпанный, останется аристократом. Поэтому Бьякуя оставался Бьякуей для Зараки всегда и при любых обстоятельствах. И с обнажённым клинком в руках, и с …другим клинком, только пониже пояса. С той лишь разницей, как он себя вёл наедине с любовником и как перед другими.
- Я готов уже. – Единственным видимым глазом Кенпачи недовольно посмотрел на Кучики, подготавливающего его с раздражающей порой серьёзностью. Со второго глаза дикаря опять забыли снять повязку, может, даже и к лучшему.
- Не торопись. И сам знаю.
Кучики медленно опустился на Кенпачи, до побелевших костяшек сжав ткань халата, на котором лежал любовник. Тот громко втянул воздух носом, бешеными глазами глядя на открывшийся перед ним в который раз вид. Хрупкое тело, наверное, идеальное, изнутри пульсировало, словно уговаривая непробиваемого шинигами поступиться осторожностью и отдаться страсти прямо сейчас, сию минуту…
- Ты как? – прохрипел Кенпачи, временно заткнув желание взять всё в свои руки. Сейчас, пока тело Кучики не расслабится до конца, приходилось быть внимательным.
Слегка приподняв бёдра, Бьякуя тихо застонал. Тело слушалось, но в голове почти не осталось отчётливых мыслей, чтоб им управлять.
- Но...нормально.
- Сам?
- Пока да.
Приподнявшись на одном локте, Кенпачи другой рукой придерживал аристократа за ягодицы, направляя того и помогая двигаться. Кучики уткнулся лбом в покрытое шрамами плечо, прислушиваясь к возбуждённому дыханию любовника, заставляющему чуть ли не выть от раздирающего возбуждения и двигаться всё быстрее, насколько хватит сил.
- Теперь моя очередь.
Дрожащий, с румянцем на щеках Бьякуя медленно отполз в сторону и лёг животом на заранее расстеленные одеяла.
- Ха, значит, сегодня у нас мало времени?
- Именно. Не трать его попусту…
- Чёрт, Бьякуя, ты даже в такие моменты командуешь! Реально раздражает… - Проворчал Кенпачи, нависнув над любовником.
- Давай уж! – стараясь выглядеть строго сказал Кучики, прикрывая глаза, чтобы усилить ощущения. – Хаааах..!
- Менос всех подери!..
- Аххаа..!
- Значит, нашёл. – Зараки прижался к Кучики теснее, заставляя того изо всех оставшихся сил сжать одеяла.
Бьякуя привстал на локтях, прогибая спину при каждом движении Кенпачи и прикусывая и так покрасневшие губы.
- Бля… Какой ты узкий…
- Кенпачи…
- И я.
Движение ускорилось. Какое время были слышны лишь стоны: приглушённые хриплые и громкие рваные. Почти что хруст рёбер от сильных объятий, треск рвущейся ткани… Два тела практически одновременно содрогнувшихся на пару мгновений от невообразимого наслаждения.

- Что за срочное дело-то? – расслабленно развалившись на полу рядом с одеялами, на которых лежал Бьякуя, поинтересовался Кенпачи.
- Да так, пустяки.
Капитан одиннадцатого отряда недоверчиво посмотрел на любовника. Но ничего не сказал. Бьякуя уже не тот юнец, как в те времена, когда Зараки стал капитаном своего отряда. О разнице в возрасте, кстати, никто в паре никогда и не задумывался. Кенпачи заморачиваться на подобных мелочах вообще не свойственно, Кучики же из-за гордости старался о таком не думать, да и обыденное поведение Зараки, ну, совсем нельзя назвать поведением умудрённого шинигами. Скорее уж, наоборот.
- Бьякуя.
- Что?
- Ничего. Хочу сказать, что иногда твоя рожа меня просто бесит. – Зараки перевернулся на спину.
- Твоя меня раздражает постоянно. Доволен?
- На седьмом небе от счастья.
- Отлично. Спокойной ночи.
- Ага.
Ранги, статусы, происхождение… Всё это ничто, пока они вместе. Пока их двое.

@темы: яой, фантворчетво: фанфикшен, рейтинг: NC-17

---

Блич-321 или снова ОНИ

[Ghoulein]

Что-то тут тихо, поэтому поспойлерю на предмет последней Бличесерии. Похоже, аниматорам пара Бьякуя-Кенпачи точно так же не дает покоя, как и нам.



Милые, как обычно, рядом и, как обычно, выясняют, кто не помыл посуду.

Еще пара капсов под катом

За миг до этого у Бьякуи с языка сорвалось "мы". Видимо, по отношению к ним с капитаном 11-го...




Общий план, позволяющий лицезреть всю картину. На самом деле капитаны держат совет, как бороться с новым врагом. А уж как получается, так получается...

@темы: аниме

---

Двойное свидание

[Ghoulein]

Вдогонку от автора рисунков из предыдущего поста.

BLEACH - Who's a fool? by *Washu-M on deviantART

@темы: фантворчетво: фанарт, фантворчетво: графика, рейтинг: G

---

Графика

[Ghoulein]

Думаю, не помешает оживить сообщество парой артов.

BLEACH - Keep WTFing 5 - by *Washu-M on deviantART


BLEACH - Who's your Daddy? by *Washu-M on deviantART

Галерея автора на Девианте.

Под катом бонусные Бьякуя и Кенпачи, но поотдельности.

Развернуть

BLEACH - ZARAKI KENPACHI Wild by *Washu-M on deviantART


BLEACH - BYAKUYA BANKAI by *Washu-M on deviantART

@темы: фантворчетво: фанарт, фантворчетво: графика, рейтинг: G

---

[Naoya Hatano]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Мы с Тамарой ходим парой

[Ghoulein]

В свете последней серии, думаю, не лишним будет сделать небольшой капс-спам. Ибо наши герои появлялись в ней исключительно парой. Кто еще не видел - бегом смотреть!

Смотреть дальше

Кенпачи и его молодой жена после небольшого семейного скандальчика.

Но несмотря ни на что... папа, мама, я - счастливая семья.

Семья же, как известно, ячейка общества.

А теперь, дети мои... В присутствие свидетеля... Объявляю вас мужем и женой!

@темы: аниме