Райтер-изврайтер
Зараки Кенпачи/Кучики Бьякуя
Время до основных событий Блича.
Автор: Торетти
Написано на БличКинк.
читать дальшеЕсть один уголок за поместьем Кучики, там за рядом домов, чуть не доходя до Руконгая, между двумя глухими стенами, стоит старая искалеченная груша, а под ней лежит плоский камень. Убегаю, накинув старую выцветшую одежду — там на короткий срок нет ответственности, нет клана, нет даже вечной сакуры, только я, камень и эта груша, цветки которой считаются невзрачными и уродливыми... Я никому не покажу это место.
Я никому не покажу это место. Там тихо, и можно подумать. Там нет взглядов, некого вызывать на бой. Камень лежит, груша стоит, я сижу — вот такой простой ряд стабильности. Без вывертов и дополнений.
Для Бьякуи этот тихий уголок стал тем странным местом, где его мир соприкасался с внешним. Где-то впереди была дикая и ненужная свобода, в которой подстерегали угрызения совести за преданный долг, где-то позади имелись многочасовые церемонии, клан, ответственность. Он не мог уйти и всегда возвращался, но это место воспринималось, как аналог внутреннего мира. Кто знает, чем руководствовались люди, которые строили эти стены вокруг, может быть, просто пожалели старую грушу, а к себе взять не захотели, вот и оставили тут.
Задремав на камне и сонно отмахиваясь от ползущего по щеке солнечного лучика, Бьякуя был вполне счастлив. Проснулся, правда, от неприятного давящего ощущения, и долго смотрел на высокого мужчину, который стоял в тени, и с явным неудовольствием изучал его лицо. Оба долго ждали, пока кто-то почувствует себя лишним, и уйдёт. Молчали, только рейацу потрескивала, пока за них не решило время — если у этого бродяги времени было хоть отбавляй, то Кучики пришлось уйти, обязанности ещё никто не отменял. И ушёл, медленно, с достоинством, не оглянувшись на смешок, брошенный в спину.
Новый капитан одиннадцатого отряда, Зараки Кенпачи, стал для Кучики Бьякуи личным проклятием. Аристократ допускал, что тут его подводит некоторая мнительность, но издёвка на лице этого дикаря просматривалась практически всегда. Казалось ли, что при взгляде на Бьякую эта издёвка становилась ощутимее, или на самом деле Зараки вот-вот собирался хрипло сказать что-то вроде: «Что такое? Давит кенсейкан-то, а некуда сбежать?», и эта мысль сковывала лицо в непроницаемую маску. Кучики проходил мимо, словно Кенпачи пустое место, и даже приучил себя к мысли, что мужлан и бродяга просто не стоит внимания.
— Слушай-ка, как там тебя, — пророкотало над головой, и Бьякуя с трудом удержал лицо, медленно повернулся и смерил Зараки взглядом. Тот только коротко хохотнул — забавно показалось, что хрупкий по сравнению с ним и не отличающийся высоким ростом аристократ высокомерно смотрит снизу вверх.
— Бьякуя, да? — без тени смущения продолжил великан, — ты капитан, значит достаточно силён, так может это?
Он приглашающе мотнул головой в сторону, катану перехватил удобнее, и оскалился в довольной усмешке.
— Мне это не интересно, — прохладно произнёс Бьякуя и прошёл мимо. Специально не спешил, но между лопаток даже заломило от взгляда вслед, а в голове металась глупая мысль, что с какой бы стати ему напрашиваться на бой, да ещё так глупо. И совсем тихо: «Не узнал. Слава богу».
Тем же вечером Бьякуя с ощущением тихой и запретной радости снова сидел на камне под старой грушей, немного прошёлся в сторону Руконгая. Вернулся и лёг на нагретый за день солнцем камень, заложив руки за голову. Не стоило придумывать лишнее, встреча оказалась случайной, Зараки и не запомнил... да и с какой стати ему помнить, что кого-то встретил в переулке? Подумалось, что стоит ещё пройтись, размяться, прежде чем браться за дела. Ведь что аристократу прилично? Созерцать сакуру, любоваться росами, внимать кукушке? Бьякуя шёл в сумерках, с удовольствием вдыхая прохладный воздух, и не заметил, как забрался далеко, а опомнился только когда дорогу преградили какие-то мужланы, от которых так и разило дешёвой выпивкой.
Говорят, что против лома нет приёма. Против удара по затылку тоже, и можно винить только себя в том, что расслабился, вышел без оружия, и задумался настолько глубоко, что даже кидо не вспомнилось, а только мелькнули перед глазами ухмыляющиеся рожи, а после — пыльная дорога у самого лица, да жадные руки, растягивающее тело за руки и за ноги. Гнев вскипал, заглушая дурноту от ошеломляющего удара, и он был почти уверен, что сейчас расшвыряет всех этих безродных, несмотря на боль в ушибленном плече, как хриплый голос Зараки заставил онеметь, и скрутить в тугой узел рейацу. да что там, Бьякуя скорее сквозь землю провалился бы, чем позволил себя узнать.
— Пошли вон, — как-то устало зевнул Кенпачи, и Кучики вжался лицом в землю, слушая крики и характерный звук ломающейся кости, вопль боли, торопливые извинения и топот удирающих выпивох, — вставай, девка, хрена ли шляться по таким местам?
Девка?!
— Ну, вот так, — крепкие пальцы сжались вокруг запястья, и Бьякуя закусил губу, когда Зараки поднял его с земли и встряхнул, как ветошь, — а то ходят, а потом мамке рыдают в коленки, что трахнули и спасибо не сказали. А ты ладненькая, чернявая. Люблю чернявых.
Кучики только голову опустил, радуясь длинным прядям, скрывающим лицо.
— Испугалась, ага, — Зараки хмыкнул, сжал пальцами подбородок аристократа, и оцепенелый Бьякуя только глаза дико распахнул, когда заполучил звонкий и какой-то ненастоящий поцелуй в губы, потом шлепок пониже спины, и Зараки пошёл себе вдоль улицы, пьяно ворча что-то про глупых баб, которые какого-то чёрта шарахаются в опасных местах.
Как под наркозом, Бьякуя вернулся к себе — от дичайшего стыда лицо полыхало огнём, от гнева глаза застилало пеленой. Он наскоро умылся, схватился за занпакто и замер. И? Что он сможет предъявить Зараки? От бешенства просто заколотило, но заставил себя раздеться, унять эмоции и улечься на футон. Он извертелся за ночь, стараясь заставить себя прекратить то пылать от возмущения, то обливаться холодным потом от того, что Кенпачи мог его узнать.
Бессонница ещё никому не добавляла кротости духа — Бьякуя держался на гордости и честном слове, а чёртов Зараки словно специально маячил перед глазами, стоило только появиться где-то за стенами собственного кабинета. Кучики не мог понять, что же его так заело, с какой стати только при звуках голоса капитана одиннадцатого отряда горло словно удавкой перехватывает, а лицо неприлично заливается краской гнева. И хочется покрошить его на мелкие кусочки, стереть с лица земли.
— Слышь, а ты не знаешь, что это ваш капитан на меня такой букой смотрит? — голос за окном заставил кисть в руке дрогнуть, и Бьякуя смял испорченный документ, слушая дальше и не рискуя повернуться в сторону распахнутого окна.
— Не могу знать, Кенпачи-тайчо!
— Ага, — тот же хриплый смешок, от которого по коже начинается буйная пляска мурашек и горло сдавливает, — ну, пойду у него спрошу.
Гордость не позволила спастись бегством, на последних каплях самообладания твёрдой рукой выводил отчёт, вылавливая малейший звук за дверью — Бьякуя ждал шагов, стука в дверь, но того, что Зараки просто подойдёт к окну, протянут руку и похлопает его по плечу, привлекая внимание... Издёрганные нервы заставили развернуться сжатой пружиной, на пол полетела тушечница, сбитая со стола. Кенпачи замер, глядя на него, и медленно покачал головой:
— Вот чего, Бьякуя...
— У вас ко мне какое-то дело, Кенпачи-тайчо? — Бьякуя с каждым произносимым словом заковывался в ледяную броню, и мог бы даже гордиться собой.
Зараки рассматривал его, словно в первый раз увидел, потом снова покачал головой — колокольчики тихо звякнули.
— Это ж нужно так себя ухайдокать, — тихо удивился Кенпачи и брякнул, — ты бы это... Жрать тебе надо больше. Иначе какой толк быть аристократом? Нос, глаза и сверху заколка твоя дурная. Ты знаешь, говорят, что вот этот шарфик весит примерно, как взрослый мужик. Не удивительно, без него же тебя же ветром унести может.
— Вы пришли, чтобы дать советы кулинарного характера? — прошипел Бьякуя, сжимая пальцы вокруг рукояти Сенбонзакуры.
— Нет, вообще пришёл спросить, какая муха тебя за задницу укусила, что ты крысишься на меня, как мелкая болонка, — мирно пояснил Зараки и с хрустом расправил плечи. Взгляд Кучики мазнул по крепкой шее, по широкой груди в распахнутом косодэ, и останавливала только дурацкая мысль, что сейчас на плацу как раз больше двухсот шинигами, а потом придётся тянуть на себе два отряда, шестой и одиннадцатый.
— Потрудитесь покинуть территорию шестого отряда, — процедил Бьякуя и заставил себя отвернуться от окна, поднять тушечницу. Он мерно растирал палочку туши, уговаривая себя не обращать внимания, не злиться, это недостойно главы клана. А тут ещё в туши оказался камешек и равномерным поскрипыванием доводил до белого каления. Однако Зараки не ушёл — он удобно облокотился на подоконник, рассматривал кабинет, потом протянул руку и потянул за Гинпаку. Лёгкая ткань натянулась, снова разбивая самообладание Бьякуи вдребезги, однако Кенпачи пожал плечами, буркнул, мол, сплетни всё про шарфик, тряпка как тряпка, и ушёл, оставив Кучики хватать воздух ртом и дрожащими пальцами поправлять Гинпаку.
— Да что же это такое, — беззвучно простонал Бьякуя, пытаясь проанализировать ощущения, слишком похожие на возбуждение.
Я чувствовал себя идиотом, ведь повода злиться не было изначально. Так что своё чудовище я вырастил сам. Замкнулся на одном человеке, сделал его постоянной мишенью своих самых сильных эмоций. И напился я тогда до оцепенения, едва только понял, что тело реагирует на эти мысли... неправильно. Только не помогло, и утром, с моим-то счастьем, кого я встретил первым, страдая от жестокого похмелья? Зараки Кенпачи.
А мне нравилось, ведь этого аристократа едва ли не трусило, стоило только подойти ближе. Любопытство — давно меня не вызывали на бой, всё больше я инициативу проявлял. А раз его злит моя рожа, так пускай! Но держался. Хотел бы я знать, почему, вот и сейчас, смотрит с презрением, рот в нитку, морда ледяная. Только дышит неровно, будто целый день убивал и ни с кем не поделился. И почему ж вот такого хочется взять, и... да ну, дурная мысль. Нашёл, о ком заботиться, это же Кучики Бьякуя.
Расставить всё по местам и все акценты погасить — самое простое решение, которое принять так трудно. Не подойдёшь и не объяснишь, остаётся идти только в одном направлении — в себя. Бьякуя снова спасался у старой груши, только сидел и смотрел на принесённое с собой вино. Собирался выпить, но даже не прикоснулся. Лёгкий толчок ногой, и бутылка падает на бок.
— Ага, хорошее место.
Бьякуя только глаза закрыл со стоном, услышав голос Зараки. И не пошевелился, когда он сел рядом на камень.
— А ты что тут, пьёшь в гордом одиночестве? Знаешь, когда я тебя тут в тот раз увидел, тебя так не трусило.
Кучики резко повернулся:
— Так узнал?
— И что? — лицо Зараки было спокойным, — всегда нужно иметь какой-то угол, чтобы стало всё ровным вот в этом месте.
Он спокойно положил ладонь на грудь Бьякуи, отпрянуть не дал, просто сгрёб за грудки и слегка тряхнул.
— Руки, — прошипел Бьякуя, не двигаясь.
— Ага, руки у меня сильные, — согласился Кенпачи, — загнал ты себя.
В ловушку.
— Буквально в узел завязал, — продолжал Зараки, мирно щурясь куда-то в сторону заходящего солнца.
— Так развяжи, — неожиданно для самого себя предложил Бьякуя, бледнея от смеси возбуждения и злости. Зараки только молча рванул косодэ в стороны. Бьякуя не двигался, потом начал молча бороться с этими руками, зашипел от боли, когда захрустели суставы в выкрученных плечах. Только глаза сверкали льдисто и зло, когда понял, что остался обнажённым и распластанным в унизительной позе на коленях, а грудь прижималась к камню. Однако ожидаемой резкой боли не было — Зараки просто удерживал его, даже не дав себе труд раздеться полностью, молча гладил строптиво дёргающееся тело. Никакой утончённости, скупые движения, только жаром от тела тянуло, да пальцы мягко скользили вдоль напряжённого члена. Доведённый до грани истерики Бьякуя сам попытался толкнуться в его ладонь, кусая губы, чтобы не издать ни звука, и испытывая смутную благодарность к Зараки за молчание. Кончил, как мальчишка, быстро — замер и дышал загнанно, признавая правоту Кенпачи. Загнал, сам себя, так глупо...
Сперма — не лучшая смазка, но лучше такая, чем никакой, и вывернуться не удалось, так что скоро Бьякуя смирился с тем, что и ему нужно получить разрядку. Стиснул зубы и молчал, заставив себя расслабиться, напоминая себе, что боль, это всего лишь боль, не смертельно. И злился от того, что не в чем упрекнуть этого безродного. И сам подался назад, только удивлённо распахнув глаза, когда Зараки его придержал за бёдра. Молча ждал, пока привыкнет тело, а потом уже срывался на стоны от каждого толчка, вцепившись в камень пальцами. На грани сознания вскрикнул, когда Зараки поднял его, прижимая дрожащее тело к своей груди, укусы ложились на плечи, покрывая кожу сеткой отметин. И опустошающее удовольствие под тихий рык сзади, прямо на ухо...
На широком камне оказалось вполне достаточно места для двоих. Зараки помалкивал, перебирая пряди волос Бьякуи, потом прикрыл его лицо этими прядями и просто прикоснулся к губам поцелуем.
— И больше не ходи в Руконгай, — грубовато сказал он, — да ещё и без оружия. Лучше уж в кенсейкане, да с Сенбонзакурой.
Нервы Бьякуи не выдержали, и он неумело разрыдался, уткнувшись лицом в грудь Кенпачи. От грубой этой заботы, с которой тот прикрыл его тело одеждой, от надёжного тепла, от неожиданного молчания. От собственной глупости, которую он сумеет выкорчевать из собственной натуры, когда пройдёт этот срыв.
Зараки же лежал и думал, что слишком усложняют себе жизнь аристократы. Сковывают себя, связывают, уродуют до неузнаваемости, а потом любая воля опьяняет их, как детей, тайком глотнувших пива.
Сидеть на камне под искалеченной старой грушей, прижавшись спина к спине, и молчать о том, что известно только двоим. Редко, очень редко. Не подавать вида при встрече, что есть между двоими молчание, тёплое и надёжное, которое не перечеркнуть ни резкими словами, ни ледяными взглядами. И никогда больше не просить развязать узел...
Иногда мне кажется, что всего этого не было. Не было чудовища, которое пожирало меня изнутри, не было этого болезненного опыта отношений. И не было желания повторить, ведь мне хватает того, что у нас осталось. Я знаю, что когда мне станет совсем плохо, я смогу прийти под старую грушу, которая каждую весну упрямо цветёт, сесть на камень. И опереться спиной на широкую спину этого безродного, в котором скрывается кто-то более благородный, чем многие встреченные за прошедшие годы.
Время до основных событий Блича.
Автор: Торетти
Написано на БличКинк.
читать дальшеЕсть один уголок за поместьем Кучики, там за рядом домов, чуть не доходя до Руконгая, между двумя глухими стенами, стоит старая искалеченная груша, а под ней лежит плоский камень. Убегаю, накинув старую выцветшую одежду — там на короткий срок нет ответственности, нет клана, нет даже вечной сакуры, только я, камень и эта груша, цветки которой считаются невзрачными и уродливыми... Я никому не покажу это место.
Я никому не покажу это место. Там тихо, и можно подумать. Там нет взглядов, некого вызывать на бой. Камень лежит, груша стоит, я сижу — вот такой простой ряд стабильности. Без вывертов и дополнений.
Для Бьякуи этот тихий уголок стал тем странным местом, где его мир соприкасался с внешним. Где-то впереди была дикая и ненужная свобода, в которой подстерегали угрызения совести за преданный долг, где-то позади имелись многочасовые церемонии, клан, ответственность. Он не мог уйти и всегда возвращался, но это место воспринималось, как аналог внутреннего мира. Кто знает, чем руководствовались люди, которые строили эти стены вокруг, может быть, просто пожалели старую грушу, а к себе взять не захотели, вот и оставили тут.
Задремав на камне и сонно отмахиваясь от ползущего по щеке солнечного лучика, Бьякуя был вполне счастлив. Проснулся, правда, от неприятного давящего ощущения, и долго смотрел на высокого мужчину, который стоял в тени, и с явным неудовольствием изучал его лицо. Оба долго ждали, пока кто-то почувствует себя лишним, и уйдёт. Молчали, только рейацу потрескивала, пока за них не решило время — если у этого бродяги времени было хоть отбавляй, то Кучики пришлось уйти, обязанности ещё никто не отменял. И ушёл, медленно, с достоинством, не оглянувшись на смешок, брошенный в спину.
Новый капитан одиннадцатого отряда, Зараки Кенпачи, стал для Кучики Бьякуи личным проклятием. Аристократ допускал, что тут его подводит некоторая мнительность, но издёвка на лице этого дикаря просматривалась практически всегда. Казалось ли, что при взгляде на Бьякую эта издёвка становилась ощутимее, или на самом деле Зараки вот-вот собирался хрипло сказать что-то вроде: «Что такое? Давит кенсейкан-то, а некуда сбежать?», и эта мысль сковывала лицо в непроницаемую маску. Кучики проходил мимо, словно Кенпачи пустое место, и даже приучил себя к мысли, что мужлан и бродяга просто не стоит внимания.
— Слушай-ка, как там тебя, — пророкотало над головой, и Бьякуя с трудом удержал лицо, медленно повернулся и смерил Зараки взглядом. Тот только коротко хохотнул — забавно показалось, что хрупкий по сравнению с ним и не отличающийся высоким ростом аристократ высокомерно смотрит снизу вверх.
— Бьякуя, да? — без тени смущения продолжил великан, — ты капитан, значит достаточно силён, так может это?
Он приглашающе мотнул головой в сторону, катану перехватил удобнее, и оскалился в довольной усмешке.
— Мне это не интересно, — прохладно произнёс Бьякуя и прошёл мимо. Специально не спешил, но между лопаток даже заломило от взгляда вслед, а в голове металась глупая мысль, что с какой бы стати ему напрашиваться на бой, да ещё так глупо. И совсем тихо: «Не узнал. Слава богу».
Тем же вечером Бьякуя с ощущением тихой и запретной радости снова сидел на камне под старой грушей, немного прошёлся в сторону Руконгая. Вернулся и лёг на нагретый за день солнцем камень, заложив руки за голову. Не стоило придумывать лишнее, встреча оказалась случайной, Зараки и не запомнил... да и с какой стати ему помнить, что кого-то встретил в переулке? Подумалось, что стоит ещё пройтись, размяться, прежде чем браться за дела. Ведь что аристократу прилично? Созерцать сакуру, любоваться росами, внимать кукушке? Бьякуя шёл в сумерках, с удовольствием вдыхая прохладный воздух, и не заметил, как забрался далеко, а опомнился только когда дорогу преградили какие-то мужланы, от которых так и разило дешёвой выпивкой.
Говорят, что против лома нет приёма. Против удара по затылку тоже, и можно винить только себя в том, что расслабился, вышел без оружия, и задумался настолько глубоко, что даже кидо не вспомнилось, а только мелькнули перед глазами ухмыляющиеся рожи, а после — пыльная дорога у самого лица, да жадные руки, растягивающее тело за руки и за ноги. Гнев вскипал, заглушая дурноту от ошеломляющего удара, и он был почти уверен, что сейчас расшвыряет всех этих безродных, несмотря на боль в ушибленном плече, как хриплый голос Зараки заставил онеметь, и скрутить в тугой узел рейацу. да что там, Бьякуя скорее сквозь землю провалился бы, чем позволил себя узнать.
— Пошли вон, — как-то устало зевнул Кенпачи, и Кучики вжался лицом в землю, слушая крики и характерный звук ломающейся кости, вопль боли, торопливые извинения и топот удирающих выпивох, — вставай, девка, хрена ли шляться по таким местам?
Девка?!
— Ну, вот так, — крепкие пальцы сжались вокруг запястья, и Бьякуя закусил губу, когда Зараки поднял его с земли и встряхнул, как ветошь, — а то ходят, а потом мамке рыдают в коленки, что трахнули и спасибо не сказали. А ты ладненькая, чернявая. Люблю чернявых.
Кучики только голову опустил, радуясь длинным прядям, скрывающим лицо.
— Испугалась, ага, — Зараки хмыкнул, сжал пальцами подбородок аристократа, и оцепенелый Бьякуя только глаза дико распахнул, когда заполучил звонкий и какой-то ненастоящий поцелуй в губы, потом шлепок пониже спины, и Зараки пошёл себе вдоль улицы, пьяно ворча что-то про глупых баб, которые какого-то чёрта шарахаются в опасных местах.
Как под наркозом, Бьякуя вернулся к себе — от дичайшего стыда лицо полыхало огнём, от гнева глаза застилало пеленой. Он наскоро умылся, схватился за занпакто и замер. И? Что он сможет предъявить Зараки? От бешенства просто заколотило, но заставил себя раздеться, унять эмоции и улечься на футон. Он извертелся за ночь, стараясь заставить себя прекратить то пылать от возмущения, то обливаться холодным потом от того, что Кенпачи мог его узнать.
Бессонница ещё никому не добавляла кротости духа — Бьякуя держался на гордости и честном слове, а чёртов Зараки словно специально маячил перед глазами, стоило только появиться где-то за стенами собственного кабинета. Кучики не мог понять, что же его так заело, с какой стати только при звуках голоса капитана одиннадцатого отряда горло словно удавкой перехватывает, а лицо неприлично заливается краской гнева. И хочется покрошить его на мелкие кусочки, стереть с лица земли.
— Слышь, а ты не знаешь, что это ваш капитан на меня такой букой смотрит? — голос за окном заставил кисть в руке дрогнуть, и Бьякуя смял испорченный документ, слушая дальше и не рискуя повернуться в сторону распахнутого окна.
— Не могу знать, Кенпачи-тайчо!
— Ага, — тот же хриплый смешок, от которого по коже начинается буйная пляска мурашек и горло сдавливает, — ну, пойду у него спрошу.
Гордость не позволила спастись бегством, на последних каплях самообладания твёрдой рукой выводил отчёт, вылавливая малейший звук за дверью — Бьякуя ждал шагов, стука в дверь, но того, что Зараки просто подойдёт к окну, протянут руку и похлопает его по плечу, привлекая внимание... Издёрганные нервы заставили развернуться сжатой пружиной, на пол полетела тушечница, сбитая со стола. Кенпачи замер, глядя на него, и медленно покачал головой:
— Вот чего, Бьякуя...
— У вас ко мне какое-то дело, Кенпачи-тайчо? — Бьякуя с каждым произносимым словом заковывался в ледяную броню, и мог бы даже гордиться собой.
Зараки рассматривал его, словно в первый раз увидел, потом снова покачал головой — колокольчики тихо звякнули.
— Это ж нужно так себя ухайдокать, — тихо удивился Кенпачи и брякнул, — ты бы это... Жрать тебе надо больше. Иначе какой толк быть аристократом? Нос, глаза и сверху заколка твоя дурная. Ты знаешь, говорят, что вот этот шарфик весит примерно, как взрослый мужик. Не удивительно, без него же тебя же ветром унести может.
— Вы пришли, чтобы дать советы кулинарного характера? — прошипел Бьякуя, сжимая пальцы вокруг рукояти Сенбонзакуры.
— Нет, вообще пришёл спросить, какая муха тебя за задницу укусила, что ты крысишься на меня, как мелкая болонка, — мирно пояснил Зараки и с хрустом расправил плечи. Взгляд Кучики мазнул по крепкой шее, по широкой груди в распахнутом косодэ, и останавливала только дурацкая мысль, что сейчас на плацу как раз больше двухсот шинигами, а потом придётся тянуть на себе два отряда, шестой и одиннадцатый.
— Потрудитесь покинуть территорию шестого отряда, — процедил Бьякуя и заставил себя отвернуться от окна, поднять тушечницу. Он мерно растирал палочку туши, уговаривая себя не обращать внимания, не злиться, это недостойно главы клана. А тут ещё в туши оказался камешек и равномерным поскрипыванием доводил до белого каления. Однако Зараки не ушёл — он удобно облокотился на подоконник, рассматривал кабинет, потом протянул руку и потянул за Гинпаку. Лёгкая ткань натянулась, снова разбивая самообладание Бьякуи вдребезги, однако Кенпачи пожал плечами, буркнул, мол, сплетни всё про шарфик, тряпка как тряпка, и ушёл, оставив Кучики хватать воздух ртом и дрожащими пальцами поправлять Гинпаку.
— Да что же это такое, — беззвучно простонал Бьякуя, пытаясь проанализировать ощущения, слишком похожие на возбуждение.
Я чувствовал себя идиотом, ведь повода злиться не было изначально. Так что своё чудовище я вырастил сам. Замкнулся на одном человеке, сделал его постоянной мишенью своих самых сильных эмоций. И напился я тогда до оцепенения, едва только понял, что тело реагирует на эти мысли... неправильно. Только не помогло, и утром, с моим-то счастьем, кого я встретил первым, страдая от жестокого похмелья? Зараки Кенпачи.
А мне нравилось, ведь этого аристократа едва ли не трусило, стоило только подойти ближе. Любопытство — давно меня не вызывали на бой, всё больше я инициативу проявлял. А раз его злит моя рожа, так пускай! Но держался. Хотел бы я знать, почему, вот и сейчас, смотрит с презрением, рот в нитку, морда ледяная. Только дышит неровно, будто целый день убивал и ни с кем не поделился. И почему ж вот такого хочется взять, и... да ну, дурная мысль. Нашёл, о ком заботиться, это же Кучики Бьякуя.
Расставить всё по местам и все акценты погасить — самое простое решение, которое принять так трудно. Не подойдёшь и не объяснишь, остаётся идти только в одном направлении — в себя. Бьякуя снова спасался у старой груши, только сидел и смотрел на принесённое с собой вино. Собирался выпить, но даже не прикоснулся. Лёгкий толчок ногой, и бутылка падает на бок.
— Ага, хорошее место.
Бьякуя только глаза закрыл со стоном, услышав голос Зараки. И не пошевелился, когда он сел рядом на камень.
— А ты что тут, пьёшь в гордом одиночестве? Знаешь, когда я тебя тут в тот раз увидел, тебя так не трусило.
Кучики резко повернулся:
— Так узнал?
— И что? — лицо Зараки было спокойным, — всегда нужно иметь какой-то угол, чтобы стало всё ровным вот в этом месте.
Он спокойно положил ладонь на грудь Бьякуи, отпрянуть не дал, просто сгрёб за грудки и слегка тряхнул.
— Руки, — прошипел Бьякуя, не двигаясь.
— Ага, руки у меня сильные, — согласился Кенпачи, — загнал ты себя.
В ловушку.
— Буквально в узел завязал, — продолжал Зараки, мирно щурясь куда-то в сторону заходящего солнца.
— Так развяжи, — неожиданно для самого себя предложил Бьякуя, бледнея от смеси возбуждения и злости. Зараки только молча рванул косодэ в стороны. Бьякуя не двигался, потом начал молча бороться с этими руками, зашипел от боли, когда захрустели суставы в выкрученных плечах. Только глаза сверкали льдисто и зло, когда понял, что остался обнажённым и распластанным в унизительной позе на коленях, а грудь прижималась к камню. Однако ожидаемой резкой боли не было — Зараки просто удерживал его, даже не дав себе труд раздеться полностью, молча гладил строптиво дёргающееся тело. Никакой утончённости, скупые движения, только жаром от тела тянуло, да пальцы мягко скользили вдоль напряжённого члена. Доведённый до грани истерики Бьякуя сам попытался толкнуться в его ладонь, кусая губы, чтобы не издать ни звука, и испытывая смутную благодарность к Зараки за молчание. Кончил, как мальчишка, быстро — замер и дышал загнанно, признавая правоту Кенпачи. Загнал, сам себя, так глупо...
Сперма — не лучшая смазка, но лучше такая, чем никакой, и вывернуться не удалось, так что скоро Бьякуя смирился с тем, что и ему нужно получить разрядку. Стиснул зубы и молчал, заставив себя расслабиться, напоминая себе, что боль, это всего лишь боль, не смертельно. И злился от того, что не в чем упрекнуть этого безродного. И сам подался назад, только удивлённо распахнув глаза, когда Зараки его придержал за бёдра. Молча ждал, пока привыкнет тело, а потом уже срывался на стоны от каждого толчка, вцепившись в камень пальцами. На грани сознания вскрикнул, когда Зараки поднял его, прижимая дрожащее тело к своей груди, укусы ложились на плечи, покрывая кожу сеткой отметин. И опустошающее удовольствие под тихий рык сзади, прямо на ухо...
На широком камне оказалось вполне достаточно места для двоих. Зараки помалкивал, перебирая пряди волос Бьякуи, потом прикрыл его лицо этими прядями и просто прикоснулся к губам поцелуем.
— И больше не ходи в Руконгай, — грубовато сказал он, — да ещё и без оружия. Лучше уж в кенсейкане, да с Сенбонзакурой.
Нервы Бьякуи не выдержали, и он неумело разрыдался, уткнувшись лицом в грудь Кенпачи. От грубой этой заботы, с которой тот прикрыл его тело одеждой, от надёжного тепла, от неожиданного молчания. От собственной глупости, которую он сумеет выкорчевать из собственной натуры, когда пройдёт этот срыв.
Зараки же лежал и думал, что слишком усложняют себе жизнь аристократы. Сковывают себя, связывают, уродуют до неузнаваемости, а потом любая воля опьяняет их, как детей, тайком глотнувших пива.
Сидеть на камне под искалеченной старой грушей, прижавшись спина к спине, и молчать о том, что известно только двоим. Редко, очень редко. Не подавать вида при встрече, что есть между двоими молчание, тёплое и надёжное, которое не перечеркнуть ни резкими словами, ни ледяными взглядами. И никогда больше не просить развязать узел...
Иногда мне кажется, что всего этого не было. Не было чудовища, которое пожирало меня изнутри, не было этого болезненного опыта отношений. И не было желания повторить, ведь мне хватает того, что у нас осталось. Я знаю, что когда мне станет совсем плохо, я смогу прийти под старую грушу, которая каждую весну упрямо цветёт, сесть на камень. И опереться спиной на широкую спину этого безродного, в котором скрывается кто-то более благородный, чем многие встреченные за прошедшие годы.
@темы: яой, фантворчетво: фанфикшен, рейтинг: NC-17
-
-
07.01.2012 в 01:39-
-
07.01.2012 в 02:52-
-
07.01.2012 в 22:04Очень понравилось, спасибо автор.