Команда: 6/11 (Зараки Кенпачи/Кучики Бьякуя)
Автор: Пухоспинка
Бета: CrazyJill
Пейринг/Персонажи: Зараки Кенпачи/Кучики Бьякуя
Размер: миди (23,3 тыс. слов)
Жанр: драма/романс
Рейтинг: NC-17
Дисклеймер: капитаны принадлежат Кубо Тайто
Саммари: жизнь Бьякуи наконец-то наладилась. Пусть былые шрамы все еще тревожат душу, но сейчас он пребывает в мире с самим собой. Но однажды прошлое напоминает о себе
Предупреждения: Санта-Барбара, омегаверс, МПРЕГ, даб-кон, ООС, упоминание смерти младенца
Ссылка на скачивание: doc (500 Кб) | txt (155 Кб)
Комментарий: фик был написан на Битву пейрингов-3, команда Зараки/Бьякуя, тема AU
Читать дальшеЧасть 1
Бьякуя проснулся от духоты. Влажное покрывало облепило ноги, раздражая чувствительную кожу. Плотно сдвинутые фусума делали комнату похожей на склеп, и Бьякуя раздраженно тронул колокольчик.
Жарко. Он перевернулся на живот и стукнул кулаком по плоской подушке. Где эти чертовы слуги? Раздражение накрыло с головой, и Бьякуя заскрипел зубами, считая секунды. Так всегда — когда нужны, не дождешься. А когда не нужны — только и делают, что путаются под ногами. Он вытер пот и глубоко вздохнул.
— Бьякуя-сама что-то изво…
— Бьякуя-сама изволит охладиться! — рявкнул Бьякуя. — Откройте окна и проваливайте, нерасторопное создание!
Слуга замер, а через миг, бормоча извинения, начал раздвигать фусума и приоткрывать окна, скользил неслышной, раздражающей тенью. Но сквозняк, заструившийся по ногам, не охладил глухой злости.
Бьякуя мучительно ворочался, даже вставал попить, решив, что слугу вызывать не будет — иначе швырнет в него кувшином. В груди неприятно ныло, царапало изнутри, почему-то побаливала спина — он даже подумал, что переусердствовал на тренировке и растянул мышцы. Скрип ветвей за окном слышался так отчетливо, что, казалось, заглушал все прочие звуки. Едва затихал ветер, как в уши принимался ввинчиваться плеск воды из далекого пруда и крик птиц. И все это невыносимо раздражало.
К завтраку Бьякуя пришел поздно, невыспавшимся и еще более раздраженным. Дедушка неторопливо пил чай, и это был плохой знак. Обычно он не задерживался, предпочитая с раннего утра запираться в кабинете и работать.
Бьякуя вяло ковырял зажаренный до хрустящей корочки плавник. Есть совершенно не хотелось, от запаха еды мутило, а во рту скапливалась горькая слюна. Может, он заболел? Бьякуя повел плечами — глупости, болеют совсем не так, уж Бьякуя знал. Пару лет назад он умудрился выкупаться в ледяном озере, а потом, не просохнув, прогуляться в шунпо по Руконгаю. Неделя температуры и жесточайшего кашля были не самым приятным времяпрепровождением. Еще было стыдно за свою ночную вспышку — старик служил их семье, еще когда дедушка был молодым, да и Бьякуя никогда раньше не грубил слугам…
— Бьякуя, — дедушка медленно отставил чашку, увенчанную ароматным дымком, и вздохнул. — Что с тобой происходит?
— Ничего, дедушка, — раздражение нахлынуло с такой силой, что палочки, которые сжимал Бьякуя, тихо хрустнули в тишине. — Я плохо спал.
— Я слышал, ты позволил себе неподобающее господину поведение.
Звучало так, будто Бьякуя бегал по поместью и задирал служанкам кимоно. Он, стараясь успокоиться, отложил сломанные палочки, сдержанно кивнул слуге, подавшему новые, и опустил глаза.
— Когда слуга не торопится прийти на зов своего господина — это всегда досадно.
Вот. Это хороший ответ. В конце концов, Бьякуя не самый капризный господин. Можно сказать, совсем не капризный. И когда он зовет слугу, тому стоит и поторопиться. А потому Бьякуя имеет право на раздражение.
— Понимаю, — дедушка отпил немного чаю. — Но крик унижает. Господин должен уметь высказывать недовольство так, чтобы не терять лицо. Ты слишком импульсивен, Бьякуя.
Кровь бросилась в лицо, грудь словно сдавило раскаленным обручем, и Бьякуя сжал кулаки. Медленно встал, контролируя каждое движение, коротко поклонился.
— Разрешите покинуть вас, дедушка? Я хочу подумать над своим поведением.
Игнорируя беспокойное «Бьякуя, вернись», он пошел прочь, все убыстряя и убыстряя шаг. По коридору он уже бежал, задыхаясь от ярости и злости. В груди продолжало тянуть, неприятно и колко, словно волнение уплотнилось в маленький комок, и он давил на желудок, тяжело ворочаясь. Сейчас Бьякуе хотелось только одного — проораться хорошенько, с кем-нибудь подраться, разбить что-нибудь ценное. Затормозив у дверей в свою комнату, Бьякую заозирался по сторонам. Схватил с подставки урну — тяжелая — и изо всех сил швырнул в стену. Бамбук хрустнул и прогнулся, урна покатилась по полу, описывая круг.
— Бьякуя-сама! — к нему спешили слуги.
— Прочь! — закричал Бьякуя и ворвался к себе в комнату. — Оставьте меня в покое!
Все раздражало: люди, их голоса, воздух — то ли слишком сухой, то ли слишком влажный. Раздражало даже собственное раздражение, которое никак не получалось унять. Ему поможет тренировка. Или шунпо. Бьякуя никому не рассказывал, но он страстно любил шунпо. Когда в лицо бьет ветер, а земля под ногами сливается в дрожащую полосу. Вот и сейчас Бьякую с неистовой силой потянуло прочь из душного, людного поместья. Чтобы переодеться в тренировочное кимоно, понадобилось пять минут. Да и то большую часть времени Бьякуя потратил, чтобы дрожащими срывающимися пальцами завязать пояс.
Он ушел в шунпо прямо из оконного проема: оттолкнулся от козырька, перенесся на конек крыши, едва коснулся его пальцами и помчался вперед, жмурясь от солнца и ветра, бьющего в лицо, скользя по ограждениям, перепрыгивая с дерева на дерево. Бьякуя старался держаться рощ, он любил высоту.
Он остановился, когда солнце стояло в зените. Облагороженные рощи давно закончились, и сейчас Бьякуя передвигался по верхушкам высоченных сосен, заходя все дальше вглубь Руконгая. Мышцы гудели от приятной усталости, но Бьякуе было мало — хотелось бежать еще и еще. Сейчас он немного жалел, что сорвался так быстро, можно было прихватить еды или хотя бы питья. Впрочем, под ногами время от времени мелькали ленты рек и овалы озер — от жажды он точно не умрет.
Бьякуя выбрал дерево побольше и спустился на нижние ветви. Сел, прислонившись спиной к толстому шершавому смолистому стволу, и прикрыл глаза. Возбуждение, вызванное стремительным бегом, улетучиваться не желало — больше того, все усиливалось, накатывая тяжелыми волнами, пока не выплеснулось горячим вожделением в пах. Бьякуя торопливо огляделся — не пристало ласкать себя вот так, в открытую, но вокруг не было ни одной живой души, только шумел душистый лес. Где-то над головой сквозь лапчатые ветки проглядывал кусочек голубого неба, но здесь, внизу, было сыро и темно. Бьякуя прикусил губу и сунул руку в фундоши — член наполовину встал, и от предвкушения свело мышцы. Нескольких движений хватило, чтобы плоть затвердела, и Бьякуя тихонько застонал. Он сел поудобнее, расставил ноги и сжал яички, одновременно лаская головку. Возбуждение стало таким острым, что на миг потемнело перед глазами. Бьякуя сдавил пальцами головку, заелозил, упираясь пятками в шершавую кору ветви, и задвигал рукой. Он подбрасывал бедра в такт толчкам, жмурился от жара, окутавшего тело, и дрочил все быстрее, терзая мошонку. Он кончил головокружительно и сладко, выгнулся исступленно и обмяк, дрожа и переводя дух. Оргазм опустошил его, сделал тело легким и слабым, и Бьякуя расслабленно сполз по стволу, почти улегшись на ветке.
Слабость и дрожь постепенно проходили, как и умиротворенная нега, окутавшая Бьякую после оргазма. Он аккуратно вытер пальцы сначала о кору, а потом — рукавом. Встал, потянулся и зажмурился от нахлынувших на него звуков и запахов: звонко стрекотали сверчки, хвойный воздух был таким свежим и пронзительным, что кружилась голова.
Бьякуя одним прыжком взлетел на верхушку дерева, встал, приподнимаясь на носках, и раскинул руки. Вогнутая чаша неба покачивалась над головой, и Бьякуя радостно засмеялся, глотая прохладный ветер. Он сорвался в шунпо, оставляя позади дерево, небо, ветер — и помчался, едва касаясь ступнями ветвей.
Впереди блеснула серебристая лента реки, ярко-зеленая трава шла волнами от ветра, и Бьякуя почувствовал, как горло сводит жажда. А еще прохладная вода манила смыть пот и остудиться. Он начал спускаться спиралью, увлекая за собой вихрь коротких сосновых игл.
Когда Бьякуя опустился на узком берегу, усыпанном мелкими камешками, его по-прежнему сопровождал запах хвои и смолы. Стояла та оглушительная тишина, которая бывает только в отсутствие человека — с плеском волн, далеким шумом леса и шелестом прибрежной травы.
Бьякуя повел плечами, развязывая пояс. Хакама скользнули к ступням, косоде и фундоши полетели на землю. Ветер охладил пылающую кожу Не простыть бы — опять. Он запрокинул голову — солнце давно прошло зенит, но высохнуть он успеет. И сразу обратно: дедушка наверняка беспокоится. И со слугами получилось нехорошо, дедушка прав — недостойно. И Бьякуя готов принять наказание за такое поведение. Вот только…
Возбуждение накатило так остро и болезненно, что ноги сами подогнулись. Бьякуя рухнул на колени, зажимаясь. В промежности плеснуло горячо и мокро, мышцы свело судорогой, и он закричал, мучительно заваливаясь на бок. Сердце стучало как сумасшедшее, в глазах было темно, по лицу струился холодный пот. Бьякуя тяжело приподнялся на одной руке, пережидая приступ головокружения, но не выдержал, упал снова. Прохлада реки манила, галька под щекой казалась спасением, и Бьякуя сильнее прижался к влажным камням. Между ног хлюпнуло.
Обмирая от страха, он потянулся рукой к заднему проходу, уже понимая, что происходит. Пальцы заскользили в вязкой смазке, растекшейся по промежности. От возбуждения подбрасывало, мысли путались, прикосновения только дразнили. Бьякуя, с трудом поднеся руку к лицу, посмотрел на ладонь. От смазки пахло резко и остро, сама она была прозрачная, как слеза, блестела на солнце, отливая в лучах радугой.
О том, что он ни омега, ни альфа, Бьякуя знал давно. Вердикт семейного врача был подкреплен множественными обследованиями. Бьякуя не особенно расстраивался — сложно оплакивать то, чего у тебя никогда не было. К тому же Бьякуя не считал такими уж важными вещи, которые сопровождают жизнь альф и омег — секс и рождение детей. Обычные души точно так же занимаются сексом, да и детей рожают — хоть и намного реже. В общем, Бьякуя о таком пока не задумывался. Ему лишь было немного жаль, что это расстраивает дедушку.
И он сейчас смотрел на испачканные в смазке пальцы в полной и совершенной панике. Он не знал, что делать. Те скудные сведения об особенностях психологии и физиологии омег, которые он получил от домашних учителей, выветрились, и сейчас в голове гулял сладкий и жаркий ветер.
Бьякуя тихонько заскулил, вращая бедрами и сжимаясь. По промежности потекла смазка, щекоча кожу; возбуждение плескалось в крови, опаляя теплом, а член терся о шершавый берег. Каждое касание отдавалось мучительным желанием, глаза слезились. Бьякуя перевернулся на спину, торопливо обхватил себя за член, сжал крепко — словно от этого возбуждение пропало бы немедленно, и начал дрочить. Кончил он через несколько движений, вцепившись в яички и подбрасывая бедра. Обмяк, чувствуя облегчение — пусть и маленькое, перевернулся на живот и застонал, сгорая в огне.
Когда-то прохладная галька под ним давно согрелась и покрылась потом пополам со смазкой. Бьякуя приподнялся и пополз на коленях в реку. Та манила, обещая остудить жар. Забравшись в воду, Бьякуя с облегчением вытянулся и прикрыл глаза. Тут, у самого берега, прогретая вода ласкала измученное тело, перекатываясь через грудь мелкими волнами. Вдалеке чувствовалась холодная глубина, течение тянуло по ногам и отзывалось дрожью в подмышках. Возбуждение не ушло, но затаилось, и Бьякуя смог с облегчением выдохнуть. Горячая вата, забивавшая сознание, наконец-то рассеялась — теперь можно подумать, что делать дальше. Первая течка — самая короткая, это Бьякуя помнил очень хорошо. Значит, у него два пути — дождаться, когда она закончится, и отправиться домой. Второй путь — отправиться сразу. Двигаться в шунпо в состоянии течки — будет слишком медленно и сложно, Бьякуя немного сомневался в своих способностях. С другой стороны, ждать можно было долго, а оставаться на ночь в дальнем Руконгае не хотелось ни капли.
Бедра коснулось что-то скользкое и гладкое. Бьякуя отмахнулся и привстал. Вокруг ног и члена вилась мелкая рыбешка. Мальки разевали рты и беспорядочно тыкались головами. Вот же зараза — Бьякуя рассердился. Их притягивал запах омеги, и хорошо, что пока только их. Бьякуя не особенно боялся жителей глубин, но встретить некоторых оказалось бы неприятно. Кое-какие породы обладали острыми зубами и жесткой чешуей, об которую можно было запросто содрать кожу.
Он нехотя поднялся — ноги еще дрожали, но, по крайней мере, не подламывались колени — выбрался на берег и побрел подальше, к густой душистой траве. Возбуждение путало мысли, налитые семенем яички, покачиваясь, терлись о промежность, и Бьякуя заторопился — нужно идти или нет, но прямо сейчас ему требовалось хоть немного избавиться от возбуждения. Он с облегчением упал на траву — у самой кромки, где стебли еще редели, а сквозь зеленый покров просвечивала мелкая галька; сгреб в горсть несколько нагретых камешков и сжал кулак. Если в голове будет такой же туман, можно дать себе по лбу — вдруг станет легче?
Дрочить было почти неприятно, и Бьякуя собрал на пальцы сочащуюся из заднего прохода смазку, покрыл ею член и с облегчением задвигал рукой. Но дрочка больше не приносила успокоения, хотелось большего — так сильно хотелось, что внутренности как будто пульсировали от этого безумного желания. Бьякуя всхлипнул, перевернулся на бок и сунул палец в истекающее смазкой отверстие. Кожу словно облизало пламя, и Бьякуя захныкал, просовывая палец глубже; подвигал, сгибая и вздрагивая, потом сунул еще один… Бесполезно. Вот если бы найти что-нибудь побольше, что-нибудь, что можно просунуть в себя — тогда стало бы легче.
Он дрочил себе и трахал свой зад, извиваясь на траве. По телу катился пот, щипал кожу и глаза, жар уходящего солнца сушил член, и Бьякуе приходилось снова и снова замазывать по нему смазку. Сквозь слипшиеся ресницы головка казалась рубиново-красной, и прикосновения к ней несли столько же страданий, сколько удовольствия.
Хотелось кричать — иррационально и глупо. Почему-то Бьякуе казалось, что от этого должно стать легче. И в то же время он понимал, что это не так. Он сжал колени, рывком перевернулся на спину и потерся ягодицами о траву напополам с галькой. На солнце набежала туча, и как будто стало прохладнее. Бьякуя разомкнул ресницы.
Мир на секунду застыл, и Бьякуя словно провалился в стеклянный колодец: над ним нависала огромная темная фигура. У фигуры были нечесаные космы и зловеще горящие глаза, а еще от нее тянуло холодом и запахом мяты. Тяжелая рука опустилась на плечо, придавливая реяцу — и только тогда Бьякуе стало страшно.
Он дико закричал, выворачиваясь, бросился прочь, кидая все силы на побег: шунпо, врата — что угодно, лишь бы убраться прочь. Ступня с размаху опустилась на острый камень, боль полоснула от пятки до загривка, а следующий миг неведомая сила рванула Бьякую назад и швырнула лицом в траву. Чужое тело, потное и мятное, навалилось сверху, и Бьякуя забился, истошно крича — но уже не от страха, а от разрывающего его возбуждения. Оно жрало изнутри, выламывало суставы жаром, а задний проход превратился в пылающий костер.
— Пожалуйста, — изо рта Бьякуи вырвался жалкий скулеж. — Пожалуйста.
Он развел ноги, рыдая и вытирая слезы, поерзал, задевая ягодицами твердую плоть. Осознание, что это чужой член, ударило под дых. А потом мысли пропали, унесенные безумием.
Когда член скользнул внутрь, Бьякуя застыл, перебирая новые ощущения, впитывая их целиком, дрожа всем телом. Человек тоже застыл, только его большие руки сжимали плечи. А еще он тяжело, хрипло дышал. Бьякуя стиснул мышцы, прислушиваясь к происходящему, а через миг его словно разорвало. Человек всадил свой член в Бьякую с такой силой, что его подбросило. А потом будто толстый стальной прут заходил по внутренностям, вбиваясь мощными толчками, от которых стучали зубы и дергалась голова. Бьякуя обмяк на этом члене, цепляясь за руку, которая удерживала его поперек груди, и тихо выл. Его собственный член стоял так сильно, что казалось — его сейчас разорвет. Бьякуя кончил, когда человек лизнул его в шею, и забился в конвульсиях, сжался вокруг твердой плоти. От руки, его удерживающей, пахло мятой и свежестью, и Бьякуя жался к ней щекой, насаживаясь все плотнее и плотнее. Как будто тело приспосабливалось именно к этому члену. Человек все увеличивал темп, он уже рычал, бедра — мощные, костлявые, бились о ягодицы, и Бьякуя снова кончил — вскинулся, извиваясь на толстом члене, вцепился зубами в руку перед собой. Брызнула кровь, и Бьякуя в сумасшедшем угаре принялся глотать соленые, пахнущие мятой капли. Над головой раздался торжествующий рык, мозолистая рука обхватила яички…. Этот оргазм у Бьякуи был самым сильным и долгим. Он катился по телу бесконечно вместе с чужой дрожью и ощущением такой наполненности, какой Бьякуя не испытывал никогда в жизни. Даже когда первый раз услышал Сенбонзакуру. Задний проход распирало что-то широкое и мощное, но в то же время такое сладкое, что Бьякуе хотелось — пусть оно длится вечно. Болезненный укус в шею выдернул его из сладкого марева полудремы, по коже побежала кровь, и Бьякуя недовольно смахнул теплую каплю. А потом его пальцы начали вылизывать. Длинный язык скользил между пальцев, и Бьякуя захныкал, сжимая задний проход. Ему захотелось еще. Он поерзал, чувствуя, как натянулись мышцы, обхватывающие член — уж о сцепке Бьякуя читал, — и провалился в сладкую дрему.
Бьякуя выплывал из сумрачного полусна-полуяви от разливающегося по телу возбуждения и какого-то дикого, щемящего удовольствия. Золотистый закат слепил сквозь сомкнутые ресницы, а Бьякуя тонул в нелепой нежности. Он терся о потную дрожащую руку, которая упиралась в землю рядом с головой, подавался назад и кончал уже не членом, а изнутри, целиком — часто, мелко и остро. Его человек облизывал ему ухо, прикусывал мочку и что-то шептал, сжимая плечи. Бьякуя снова проваливался в дрему, ощущая внутри себя обмякший член, чье твердое шишковатое основание запирало его задний проход. С этим тоже была связана какая-то интересная информация, но Бьякуя сейчас совершенно ничего не помнил.
***
Он пришел в себя от чудовищного давления чужой реяцу. Вскинулся, и тут же рухнул обратно, изнывая от боли, пронзившей тело. От реки тянуло сыростью, земля казалась ледяной, но спину согревал жар — чуждый и в то же время знакомый. Кожу стянуло коркой из пота, спермы и смазки, задний проход пульсировал, словно открытая рана, грудь сдавило ужасом — и Бьякуя судорожно отполз в сторону. События дня замелькали перед глазами со скоростью шунпо, на глаза навернулись слезы — почему? Почему получилось все так? Он вспомнил горячее потное тело, огромный член, долбившийся в него всю ночь, и к горлу подкатила дурнота. На языке чувствовался вкус мяты, Бьякуе казалось, что им пропиталась каждая клеточка его тела. Его долго выворачивало каплями желчи.
Хотелось плакать, но слезы не появлялись. Наверное, все ушли в смазку. Бьякуя тронул себя сзади. Растянутое отверстие саднило и было еще влажным, режущая боль где-то внутри дергала и рвала, но уже не так сильно, как после пробуждения. Накатило спокойствие — легкое и звенящее; в нем Бьякуя отчетливо увидел колючий блеск звезд, просачивающийся с затянутого тучами ночного неба, слышал плеск реки — бурный, наверное, поднялся ветер. Он сделал над собой усилие и повернул голову к лежащему человеку. Подобрался ближе, задыхаясь от отвращения и презрения — воспоминания о том, как он визжал и скулил под… под этим, потеряв не просто самоуважение и стыд, а всякий человеческий облик, стучали в виски.
«Это» было взрослым мужчиной — кажется. Мужчиной, одетым в убогое тряпье, драное, не первой свежести. Окажись такой поблизости от поместья, слуги бы вышвырнули его прочь. Мужчина спал на боку, подобрав под себя одну ногу и вытянув вторую. Тряпка, которая когда-то была юкатой, разошлась, обнажая широкую грудь и открывая гладкое бедро. Мужчина был длинным и нескладным, сухие мышцы натягивали кожу — как будто он слишком быстро рос, и мускулатура не поспевала за костями. И вдруг Бьякуя понял, что все-таки ошибся: лежащий перед ним был ненамного старше его самого. Да, сильный, мощный, от него тянуло силой, а реяцу колебалась, выбивая дух, но подростковая угловатость делала его тело нескладным.
Бьякуя отрешенно смотрел на спящего, выцарапывая из памяти скудные сведения об альфах. Но ничего, что помогло бы ему сейчас, в голову не приходило. Наверное, человек сильно вымотался за последние несколько часов. Бьякуя тронул гладкое плечо, но спящий не отреагировал.
Терзали голод и жажда, болела нога, которую он рассадил об острый камень. Но река была совсем рядом, и Бьякуя, прихрамывая, побрел на плеск волн. Вошел в воду — сначала по колено, постоял, привыкая, а потом сразу по пояс. Сделал шаг, провалился по подбородок, но даже не испугался, просто безучастно переступил с ноги на ногу. Исцарапанную кожу пощипывало, но вода успокаивала. Бьякуя приоткрыл рот, позволяя делать себе маленькие глотки. Напившись, он начал водить руками по телу, смывая грязь, даже окунулся, ополаскивая волосы. А потом побрел назад, к берегу. Сел, не отходя далеко, и нащупал какую-то ткань. Оказалось — его хакама. Оделся, наплевав на воду, все еще стекающую с него, затянул потуже пояс и снова опустился на землю. Крыло слабостью и усталостью, словно он отработал весь день в додзе, да не с кем-нибудь, а с дедушкой.
Дедушка.
С сознания словно спала пелена, Бьякую охватил ужас. Как же он там? Что сейчас происходит? Ищут, наверняка ищут, только искать в Руконгае — гиблое дело, могут пройти годы, прежде чем удастся добиться результата. А этот — этот спит. От воспоминаний о прошедшем к горлу снова подкатило — не тошнота, а какой-то липкий страх. Если проснется — придется что-то делать. Что-то решать. Бьякуя чувствовал это, и промежность пульсировала. Человек наверняка захочет еще. Ему будет плевать, что течка уже закончилась. А Бьякуе хотелось одного — покоя. Он не был готов посмотреть в глаза этому животному. Хорошо было бы, если бы они больше никогда не встретились.
Бьякуя попятился, прислушиваясь к своим ощущениям. Чужая реяцу по-прежнему колебалась, грудь человека слабо вздымалась при дыхании. Бьякуя собрался с силами и ушел в шунпо, кинув через плечо лишь один прощальный взгляд на крупную нескладную фигуру на берегу.
Ветер засвистел в ушах, хлестнул холодом по мокрой голове. Остановился Бьякуя, лишь когда пересек три района. Отдышался, огляделся, пытаясь определить, в какой стороне Сейрейтей — тучи разошлись как раз, высеребрив лунным светом верхушки деревьев.
Путь назад Бьякуя помнил плохо — дважды умудрился сбиться с пути, в глазах двоилось и троилось от усталости и голода, и созвездия-ориентиры оказывались совсем не там, где им положено быть.
Когда он отклонился от маршрута в очередной раз, его встретил поисковый отряд, возглавляемый дедушкой. Бьякуя молча бросился вперед, наплевав на правила поведения и достоинство, на то, что он давным-давно взрослый и что вот так стоять, уткнувшись дедушке в грудь — глупо. И сдерживать слезы, когда дедушка стиснул его в объятьях, целуя в макушку — тоже глупо. Поэтому Бьякуя и не сдерживался.
— Можешь двигаться? — совсем тихо спросил дедушка, и усы щекотнули щеку.
Бьякуя выпрямился, расправил плечи — и решительно кивнул:
— Да.
Добрался он на честном слове, дедушка подхватил его на руки, едва Бьякуя переступил порог своей комнаты. Слуги скользили вокруг неслышными тенями, в центре парил огромный чан с горячей водой и разносился аромат масел, от которого Бьякую замутило.
Дедушка шевельнул бровью, и слуги пропали. Бьякуя раздевался сам, дрожащими руками сдирая грязную одежду. И только когда хакама упали к ногам, он понял, что не надел фундоши. Придушенный выдох дедушки сказал Бьякуе все — в нем было и отчаяние, и жалость, и боль…
Бьякуя выпрямился, повернулся, чтобы гордо сказать: произошедшее не имеет значения, но понял, что не может выдавить ни слова. Губы кривились в попытке сдержать слезы, Бьякуя кусал их, а потом не выдержал: уткнувшись дедушке в плечо, разрыдался отчаянно, а дедушка гладил его по голове и повторял: «Все обойдется, Бьякуя, все обойдется».
Врач, который его осматривал, твердил то же самое. Бьякуе же не было дела ни до чего. После рассказа о случившемся его мутило, а врач сокрушенно качал головой и бормотал про позднее развитие, скрытые вторичные признаки, ложных «бет» и ссылался на какие-то мутные прецеденты.
Человека, воспользовавшегося состоянием Бьякуи — так это назвал дедушка, искали. Боевой отряд нашел то самое место, даже смог выследить следы реяцу, и Бьякуя ждал скорых результатов. Что будет с руконгайцем, его не интересовало, было немного любопытно, кто он такой — но и все на этом.
Поиски затягивались, а о том, что все-таки не «обошлось», Бьякуя узнал через два месяца. Новый врач, поселившийся в поместье и наблюдавший за Бьякуей почти постоянно — даже во время медитаций, — в какой-то из осмотров поджал губы и покачал головой. А после — неслыханное дело — оставил Бьякую на целый день без своей опеки, запершись с дедушкой в одном из кабинетов. «Для размышлений» — так его называл дедушка. Он туда редко заходил.
Но Бьякуя лишь на миг задумался, что это может значить. В последнее время тренировки давались ему неважно, мышцы постоянно сковывала непривычная липкая усталость — не та, что бывает после хорошего спарринга, когда хочется взлететь и сделать парочку кульбитов, а та, от которой ноют кости и темнеет перед глазами. Бьякую даже не раздражала Йоруичи — чертова кошка ввалилась на тренировку, дернула за хвост, но Бьякуя лишь отер пот и посмотрел вопросительно — пусть говорит, что ей нужно, и проваливает.
— Заболел, малыш? — желтые глаза Йоруичи были серьезны, хотя улыбалась она по-прежнему беззаботно.
Бьякуя хотел было ответить какой-нибудь колкостью, но в итоге просто пожал плечами.
Йоруичи вряд ли знала, что произошло с Бьякуей. Но она была альфой, и, скорее всего, учуяла изменения в его теле. Спасибо, что не болтала. Тогда они потрепались впервые, пожалуй, за много лет совершенно мирно — ее насмешки казались ерундой, и Бьякуя неплохо провел время. Только уходила Йоруичи почему-то расстроенная.
Позже он услышал обрывок разговора между ней и дедушкой. Йоруичи говорила:
— Я, конечно, хотела, чтобы малыш Бьякуя повзрослел, но не так. — И после паузы: — Я помогу, Гинрей-доно. Можете на меня рассчитывать.
Бьякуя ушел. Значит, дедушка ей все рассказал. Новость даже не расстроила — если он это сделал, значит, так было надо. А на следующий день Бьякую вырвало прямо за столом. Просто закружилась голова, пол ушел из-под ног, замутило, и завтрак оказался на полу. А Бьякуя — в постели. Где он и узнал о собственной беременности.
Новость не вызвала у него совершенно никаких эмоций. Наверное, чего-то такого он ждал с тех пор, как проштудировал все семейные записи об альфах и омегах. Можно сказать, он стал экспертом. И отлично понимал, к чему мог привести — и должен был привести — долгий бесконтрольный секс с последующей сцепкой. И, насколько Бьякуя мог вспомнить ощущение тугого узла в заднем проходе, с не одной. А может быть, он знал об этом уже тогда, у реки, когда ноги сами понесли прочь. Сильные альфы действительно могли терзать свою омегу еще долгое время после завершения течки, а это могло навредить будущему ребенку.
Тогда же он узнал, что врач обнаружил беременность еще месяц назад. Заперся с дедушкой на целый день, чтобы решить, как быть. Решить, прерывать беременность или нет — пока это возможно. Но природа определила за них. Плод оказался таким сильным и живучим, что прерывание беременности грозило искалечить Бьякую, а то и — с большой вероятностью — попросту убить. И ребенок остался. Тогда же перестали поступать новости о том человеке — у него не было имени, поэтому Бьякуя всегда думал о нем так. Человек, как зверь, миновал все ловушки и ушел от погони, затерявшись в Дальнем Руконгае, на прощание перебив половину отряда — но об этом Бьякуя узнал намного позже.
Он большую часть времени лежал, прикрывая живот, и ни о чем не думал. Он читал о каких-то особенных чувствах, которые порождает зреющий ребенок в своих родителях. О том, что плод ощущается как частичка чего-то прекрасного. Но не находил в себе сил на эти самые чувства. Ему было слишком плохо. Ребенок словно жрал его изнутри.
Поначалу Бьякуя чувствовал себя неплохо — тошнило его нечасто, даже вялость и апатия пропали, и он пару раз сцепился с Йоруичи, почти как в прежние времена. Но чем больше проходило времени и чем больше рос живот, тем хуже становилось Бьякуе. Озабоченный врач каждый день замерял уровень реяцу, качал головой, и обвивал Бьякую сложным узором поддерживающего кидо.
Бьякуя иногда вставал — прогуляться. Тяжелый живот, в котором толкался ребенок, мешал ходить. Натянутая кожа ныла и чесалась, ноги подгибались от слабости, и Бьякуя подолгу отдыхал. Он почти не слушал, что говорили врачи — их стало несколько, и он даже не помнил, когда они размножились. Он даже не знал их имен. Врачи держали при Бьякуе невозмутимые лица, но голоса вызывали озабоченность — партнер у Бьякуи-сама оказался слишком сильным, а сам Бьякуя — слишком молод, чтобы носить ребенка.
Мир поблек, словно превратился в вату, в которой так сложно дышать и передвигаться. Бьякуя по инерции медитировал, ненадолго падая в уютные объятья Сенбонзакуры, но его сразу же выкидывало обратно нетерпеливыми и непоседливыми тычками под ребра. Он пытался читать, но содержимое книг почти не оседало в памяти, кисть для каллиграфии вываливалась из пальцев. А еще его тошнило от запаха мяты.
Когда беременность перевалила за шесть месяцев, Бьякуя перестал вставать. Он словно погружался в кокон собственного безразличия. Он не помнил, что ел и как опорожнялся, с трудом отличал день от ночи. Окружающие слились для него в одну колышущуюся аморфную массу, из которой иногда доносились голоса: дедушки, слуг. Однажды Бьякуя узнал слугу, на которого накричал тогда, в тот памятный первый день первой течки. И даже попросил прощения, но своего голоса он не слышал и мучился, получилось у него извиниться или нет. Незнакомый женский голос твердил «мы его теряем», и Бьякуе даже стало немного интересно — кого? Голос Йоруичи, злой и требовательный: «Вы должны решиться, Гинрей-доно».
Потом голоса пропали совсем, и Бьякуя остался один. От скуки он начал мысленно говорить с ребенком. Он даже не придумал ему имя, поэтому обращался просто: «маленький ты». Ребенок оказался непоседливым, но, когда Бьякуя думал о нем, затихал и даже пинался слабее. Потом сил не осталось даже на мысли. Реяцу маленького чудовища давила на легкие, сердце и почки, и иногда у Бьякуи не получалось даже дышать, но ему, пожалуй, нравилось. А еще ребенок беспокоился. Ощущение его тепла словно укрывало Бьякую, и становилось немного легче. Даже запах мяты, вкус которой все еще чувствовался повсюду, не раздражал. О том, что совсем скоро все может закончиться — беременность не длится вечно — Бьякуя не думал. Ему было хорошо и так.
А потом он проснулся от ощущения хрустящей легкости.
Сквозь неплотно закрытые ставни просачивалось солнце, и Бьякуя зажмурился — слишком ярко. Рядом встрепенулся слуга.
— Бьякуя-сама.
— Пить хочу.
Бьякуя сморгнул, на губы легло мокрое полотенце, и прохладные капли просочились в рот. Он глотал влагу и осматривался. Комната казалась прежней, но все словно изменилось — навсегда. Может быть, ему просто снился кошмар? Бьякуя приподнялся — тянущая боль в животе окатила ледяной волной, и Бьякуя рухнул на подушку. Неуверенно тронул повязку, рана отозвалась болью.
Дедушка вошел торопливо — так непривычно и странно. Сколько Бьякуя себя помнил, дедушка никогда не спешил, хотя успевал везде. Его волосы из посеребренных сединой превратились в белые.
— Бьякуя!
Бьякуя смотрел ему в лицо — долго, пристально. Тихо убрался слуга, и они остались вдвоем.
— Твой ребенок, — дед смотрел твердо и прямо, — погиб. Прости, Бьякуя. Мы не смогли спасти нашего наследника.
Наверное, Бьякуе полагалось почувствовать горе. Но в памяти мутно всплывали слова Йоруичи о том, что нужно выбирать, кого спасать — внука или ребенка. Бьякуя не мог винить дедушку. Он смотрел ему в глаза и надеялся, что ему самому никогда не придется делать такой выбор — между двумя одинаково важными людьми.
Бьякуя не чувствовал ничего кроме пустоты. Дедушка сел рядом, взял за руку. Бьякуя не стал отнимать ладонь, и Бьякуя впитывал сухое шершавое прикосновение. Они сидели и молчали до самого вечера, пока последний солнечный луч не кольнул зрачок, прощаясь.
Тогда Бьякуя попросил немного еды и прибор для каллиграфии. А еще приказал истребить во всех поместьях Кучики мяту. Зачем — дедушка не спрашивал, но возражать не стал.
Через месяц Бьякуя восстановил силы достаточно, чтобы выйти на свою первую тренировку. Вытирая льющийся пот и глядя себе под ноги, он думал, что еще немного — и покажется, будто последних месяцев не бывало. Правда, оставалась течка, которая должна была вернуться рано или поздно, но Бьякуя пока решил об этом не думать.
Через несколько месяцев силы вернулись окончательно, однако течки не было. Опять собирались врачи, брали анализы и осматривали. Вердикт был простой — внутренний сбой. После ранней — очень ранней для омеги — беременности, да еще и неудачной, организм начал отторгать собственную сущность. Раз в полгода Бьякую насухо скручивало тошнотой и болью в заднем проходе; это продолжалось несколько дней, а потом отпускало.
— Функции тела рано или поздно восстановятся, — сказал седой врач, редкий специалист по физиологии омег и ведению мужской беременности. — Но когда это случится, предсказать невозможно. Время — лучший лекарь.
Время действительно оказалось лучшим лекарем. Потому что через пять лет Бьякуя обнаружил редкие выделения из заднего прохода. Это была еще не полноценная смазка, ее не хватало даже на то, чтобы облегчить проникновение пальца в анус, однако стало очевидно, что тело идет на поправку.
А еще через три года у Бьякуи началась полноценная течка. И тогда выяснились две вещи. Полноценная течка по-прежнему сопровождалась упадком сил, болью и тошнотой, но теперь к этому букету примешивалось нарастающее вожделение. И — первой это обнаружила Йоруичи — его запах во время течки отпугивал альф, вызывая у них отвращение и желание бежать прочь.
Бьякуя тогда даже не разозлился. Просто приказал подготовить старое поместье в Среднем Руконгае, самолично укрепил его сетью защитных кидо и уединился там, запретив беспокоить. Если подумать, все могло сложиться гораздо хуже. Например, как для его так и не увидевшего свет ребенка, который заплатил жизнью за то, чтобы жил Бьякуя.
И именно там Бьякуя поставил маленький буцудан. За простыми лаковыми дверцами не было ничего, но раз в полгода Бьякуя открывал их и смотрел на некрашеные дощечки.
Часть 2
Если бы Бьякуя потрудился задуматься, как он относится к Зараки Кенпачи, он бы серьезно удивился собственным чувствам — тот ему определенно нравился, причем вопреки всему, чем являлся он и кем был сам Бьякуя. Без сомнения, он раздражал, как раздражала любая неупорядоченность, но в целом Бьякуя одобрял и Кенпачи, и его манеру вести дела. В конце концов, какая, в сущности, разница, как решает вопросы капитан, если в его отряде царит порядок.
Но сегодня Бьякуя был целиком на стороне генерала Ямамото. Зараки и его люди перешли все мыслимые границы. Ямамото не кричал, распекая, как это обычно случалось, просто сверлил тяжелым взглядом Кенпачи, а атмосфера на собрании капитанов все больше напоминала собиравшуюся бурю.
— Мммальчишка! — прорвало наконец Ямамото, и реяцу рванулась, вышибая перегородки и треща стенами.
Бьякуя чувствовал, как на плечи давит тяжесть и морщился — тело в преддверии течки слишком остро реагировало на подобное. Ямамото был слишком старой альфой, чтобы не контролировать эту часть себя, но в Бьякуе все отзывалось отвращением. Раздражение перекинулось на Кенпачи — этот идиот так и не научился следовать приказам. И ушел с середины боя, потому что ему, оказывается, стало скучно.
Бьякуя подавил гнев и с облегчением распрямил плечи: Ямамото успокоился, но продолжал недобро сверлить Кенпачи взглядом из-под тяжелых век. Тот смотрел в ответ мрачно и задиристо. И Бьякуя вспомнил, что к недостаткам Кенпачи можно добавить то, что тот был альфой. Прямо скажем, это не сильно беспокоило Бьякую большую часть времени, но не сегодня. Отвращение и раздражение струились под кожей, мешая думать рационально, хотелось бросить все и убраться подальше.
— ..это понятно?! — голос Ямамото вырвал из задумчивости, и Бьякуя подосадовал на себя — непозволительно отвлекаться столь сильно.
Впрочем, ничего интересного он, видимо, не пропустил. Кенпачи стоял, набычившись и чуть наклонившись вперед, прожигал Ямамото бешеным взглядом, но Бьякуя видел, что тот проиграл это противостояние — рановато щенку идти против матерого волка.
— Понятно, — сказал, словно выплюнул, Кенпачи, развернулся и пошел прочь.
Бьякую задела густая волна реяцу, и он стиснул зубы, сглатывая выступившую вместе со слюной желчь. Похоже, отправляться пережидать течку придется раньше, чем планировалось.
Желание убраться из душного зала собраний следом за Кенпачи Бьякуя подавил, но едва дождался, когда Ямамото распустит собрание. Он пошел прочь самым первым, на улице долго глотал свежий воздух, не обращая внимания на мнущегося позади Ренджи.
— Капитан, — рискнул тот нарушить молчание, — что-то произошло?
Бьякуя повернулся и смерил своего лейтенанта взглядом. Подавил вздох.
— Все в порядке, Ренджи. — Помолчал. — Мне придется уйти раньше, чем я планировал.
Ренджи кивнул понимающе. Когда-то Бьякуе хотелось убить его за это понимание. За ту реакцию, когда Ренджи разобрался, почему Бьякуя раз в полгода уединяется в дальнем поместье. Потому что Ренджи это не касалось, он не имел права вести себя так, будто ему есть дело до Бьякуи. К тому же Ренджи был альфой, а Бьякуя не любил альф. В его жизни их было слишком много.
— Я подготовлю материалы для хозяйственного отчета и отменю занятия по кидо, — Ренджи смотрел вопросительно.
— Хорошо, — Бьякуя кивнул. — Ступай.
Из него получится хороший капитан. Бьякуя тряхнул головой. Сейчас, на свежем воздухе, ему казалось, что он переоценил влияние Ямамото на собственные гормоны. Может, не стоит торопиться?
— И чего старый хрен на меня взъелся, — проворчал позади знакомый голос.
Бьякуя развернулся. Кенпачи сидел на хлипких перилах, подогнув одну ногу и, прищурившись, смотрел куда-то поверх плеча Бьякуи.
— Я не всегда согласен с решениями генерала, но, полагаю, в этой ситуации он поступил совершенно верно, — Бьякуя чувствовал, как в нем закипает гнев. — Из-за вашего возмутительного пренебрежения приказами погибли двое гражданских.
— Я оставил эту сраную шушеру на пятый отряд, — проворчал Кенпачи. — Там было пять, мать твою, офицеров, какого хрена?
Бьякуя словно налетел на стену.
— Но… — моргнул, собираясь с мыслями, — в докладе о них не было ни слова.
— Потому что молокососы съебались, когда появился первый труп.
Бьякуя сцепил руки за спиной и покачнулся на носках.
— Тогда почему вы не сказали ничего на собрании?
— Пффф. — Кенпачи потянулся — широко и размашисто, довольно ухмыльнулся — так, что клацнули зубы. — А нахера? У меня даже Ячиру не жалуется на такую хрень. Я с ними сам разберусь. — Он прищурился.
— Понятно, — Бьякуя с любопытством рассматривал Кенпачи — тот выглядел абсолютно безмятежным. Что ж, это его дело.
— Что, даже не будешь кудахтать о справедливости?
Бьякуя в изумлении раскрыл глаза.
— Вы забываетесь, капитан Зараки, — проговорил он. А потом добавил: — Уверен, вы в состоянии разобраться со своими проблемами.
Тот хохотнул.
— Вот что мне нравится в тебе, Кучики, это твоя вера в меня.
Бьякуя пожал плечами.
— В любом случае, ваше наказание совершенно справедливо. Кстати, что генерал Ямамото пожелал?
У Кенпачи сделалось такое лицо, что Бьякуе, спросившему, скорее, по инерции и из вежливости, стало действительно любопытно.
— Неужели патрулировать Мир живых?
— Если бы, — мрачно отозвался Кенпачи. — Патрулировать средний Руконгай, а потом писать отчеты, — выплюнул он, и Бьякуя почувствовал, как уголки его губ сами приподнимаются в улыбке.
— М, позвольте вспомнить, капитан Зараки, что у нас там происходит… — Бьякуя сделал вид, что задумался. — Точно, там не происходит… ничего.
В среднем Руконгае действительно ничего не происходило. Если в дальнем еще можно было наткнуться на банды — и Готей время от времени проводил зачистки, то в среднем Руконгае с криминалом справлялись своими силами. А Пустых там не видели уже лет сто. При этом патрулировать местность было нужно, и туда обычно отправляли либо самых слабых, либо больных шинигами. Ничего более унизительного для капитана Одиннадцатого отряда придумать было невозможно.
— Сволочь ты, Кучики, — грустно сказал Кенпачи.
— Крайне сочувствую, капитан Зараки, — пряча улыбку, ответил Бьякуя. — Уверен, вы отлично справитесь с заданием. А теперь прошу меня простить.
Он развернулся и ушел в шунпо, не слушая полетевших в спину ругательств. Перепалки с Кенпачи доставляли Бьякуе удовольствие, и в любое другое время он продолжил бы разговор, но сейчас горечь, скопившаяся на языке и слабость, смешанная с легким возбуждением, заставили торопиться прочь.
***
Бьякуя не выбросил Кенпачи из головы, даже когда ступня коснулась гладко вымощенных плит у ворот поместья. Ноги подогнулись, по позвоночнику словно прошелся жаркий язык, а на висках выступили прохладные капли пота. Покачнувшись, Бьякуя вцепился в шершавый брус, досадуя на себя. Сейрейтей необходимо было покинуть как можно скорее, а он, вместо того, чтобы поторопиться, вел разговоры — да еще и с кем.
Разговориться с альфой накануне собственной течки — возмутительная глупость. К тому же, с альфой вроде Кенпачи. Впрочем, Бьякуя сомневался, что во всем Обществе душ найдется второй похожий экземпляр. Кенпачи был в своем роде уникален — и как капитан, и как боец, и даже как альфа. Альфы и омеги, пришедшие из Руконгая, зачастую понятия не имели, кто они такие и что с ними происходит. При этом альфы, не контролируя себя, связывали свою жизнь с первой попавшейся омегой, отчего серьезно страдали. Кенпачи же был другим. Он не обучался в Академии, а значит, ему неоткуда было узнать о своей сущности. При этом он умудрился покрыть практически всех омег, попадавших в его поле зрения. Если бы речь шла о ком-то другом, Бьякуя подумал бы, что Кенпачи таким образом самоутверждался. Но в случае Кенпачи такое предположение выглядело смехотворным — тому незачем было что-то доказывать. Кроме того, за все время, что Кенпачи прожил в Сейрейтее, он так и не связал себя ни с кем узами — а это было совсем странно.
Неразборчивые связи Кенпачи были одной из причин того отвращения, что питал к нему Бьякуя когда-то. Нельзя вести себя как животное — даже если партнеры Зараки не выдвигали никаких претензий. Понадобилось несколько серьезных совместных заданий и вереница молчаливых вечеров, чтобы Бьякуя привык к Кенпачи и в чем-то его понял.
Что на его счет думал Кенпачи, Бьякуя не имел представления и не горел желанием выяснить. Но в одном был уверен твердо — он не хочет, чтобы тот узнал о его сущности омеги и нюансах, сопровождающих эту сущность. Сколько в этом было разумного нежелания пускать постороннего в свое личное пространство, а сколько — смехотворного страха перед отвращением Кенпачи, Бьякуя старался не задумываться.
Отдавая слугам последние распоряжения и записывая поручения для Ренджи, Бьякуя наконец выбросил Кенпачи из головы. Пришлось торопиться — возбуждение напополам с болью накатывали волнами, словно взбалтывая сознание, и времени у него оставалось в обрез. Поместье в Тридцать девятом районе Западного Руконгая, к счастью, уже было готово, и сегодня оттуда уходил последний слуга, следивший за наведением порядка.
Очутившись на пороге старого дома, в саду, заросшем дикими яблонями, Бьякуя погрузился в тишину, нарушаемую лишь шелестом листьев и скрипом стволов. Может быть, хотя бы в этот раз получится обрезать старые ветви. Он прошелся по убранной дорожке, вдыхая ароматы росы и листвы; от свежего воздуха немного кружилась голова. Здесь всегда царила тишина. То, что нужно измученному телу. Бьякуя сжал ягодицы, чувствуя, как скользит между ними смазка.
Раскладывая перед собой простое хлопковое кимоно, Бьякуя игнорировал выделения. Живот сводило от боли, а прямая кишка словно сворачивалась в узел. Если повезет, то можно будет протянуть до вечера, не превращаясь в скулящее животное. Когда-то Бьякуя думал, что у него получится контролировать свои реакции — но время показало, как он ошибался. Сейчас ему удавалось разве что держаться с достоинством какое-то время. Но до момента, когда он скинет кимоно и погрузится в онсен, чтобы дрочить без перерыва и измученно тереться о камни, у него есть не меньше двух суток.
Первая волна накрыла, когда он разматывал влажные фундоши. Бьякуя вцепился пальцами в столешницу — загремела перевернутая тушечница, рассыпались кисти; перед глазами поплыла одна бесконечная белая пелена. Секунды текли, сопровождаемые стуком шумом в ушах и пульсацией члена, Бьякуя мучительно стискивал зубы, считая про себя толчки крови — один, два, три… На «двадцать» возбуждение схлынуло, и Бьякуя обессилено опустился на колени, прижался лбом к прохладному дереву. Похоже, в этот раз все будет намного хуже, чем обычно. О том, что это: очередное свидетельство перестройки организма или просто в этот раз не повезло — Бьякуя решил подумать позже. Когда, наконец, перед глазами перестанут плясать черные точки.
Он поднялся, контролируя каждое движение, после — аккуратно натянул кимоно. Тонкая ткань скользнула по чувствительной коже, вызывая в сознании всплески возбуждения, смешанного с мучительной тупой болью. Каждый раз, запираясь в этом тесном мирке, он думал — а стоит ли пытаться контролировать свое состояние? Нужно ли мучиться, может быть, лучше отдаться инстинктам? Может быть, это проще. Но каждый раз он вспоминал себя — того самого, почти столетней давности — и откуда-то брались силы.
До футона в дальней комнате пришлось добираться, цепляясь за стену. Перед глазами вспыхивали разноцветные брызги каждый раз, когда головка члена задевала ткань кимоно. В редкие секунды просветления Бьякуя с иронией думал, что бывают дни, когда за достижение считаются пройденные без единого падения три метра. Даже банкай ему дался куда как легче.
Еще немного. Кружилась голова, задний проход пульсировал возбуждением, смазка щипала воспаленный анус, а желание удовлетворить себя стало почти нестерпимым. Бьякуя опустился на футон, хватая ртом воздух. Пол словно вращался под ногами, нестерпимо хотелось пить и дрочить — причем одновременно. Наконец-то можно. Бьякуя раскинул ноги, обхватил член и толкнулся в кулак. Кончил он почти сразу — сильно и болезненно. Редкие капли густой и вязкой спермы, брызнувшие из налитой кровью головки, испачкали пальцы. Но облегчения оргазм не принес — как предсказуемо. Бьякуя с трудом перевернулся набок. Нащупал задний проход и мучительно медленно погрузил в него пальцы — сначала один, потом еще два. Мышцы неохотно растягивались, кишечник тянуло, словно его не опорожняли, по меньшей мере, сутки, а у горла стояла противная липкая тошнота.
Сухой оргазм сотряс тело, и Бьякуя уткнулся лицом в жесткую поверхность футона, успокаивая колотящееся сердце. Возможно, если бы ему удалось подыскать себе альфу, гормональный фон восстановился намного быстрее. Проблема заключалась в том, что любая связь с альфой была невозможна.
Бьякуя вспомнил, как на него впервые отреагировала Йоруичи: насторожилась, даже немного пригнулась и как-то резко побледнела. Бьякуе тогда подумалось — если бы она была зверем, то оскалилась бы и прижала бы уши к голове. Она принюхивалась — и ноздри хищно раздувались. Тогда Бьякуя решил, что это в ней говорит сущность альфы, и напрягся. Пожалуй, так и оказалось. Только сущность альфы Йоруичи требовала бежать от Бьякуи подальше, а не наоборот.
Тогда они начали экспериментировать: Йоруичи усаживалась рядом, бледная, с катящимися по вискам каплями пота, и считала ритмичный стук содзу. На двадцатом ударе ее начинало тошнить, на тридцатом — рвать, после пятидесятого она не выдерживала и убиралась в панике.
Нужно было убедиться до конца, и тогда дедушка привел к Бьякуе Укитаке Джууширо — легендарного капитана Тринадцатого отряда. Бьякуя был немного разочарован — один из старейших капитанов Готей оказался худым болезненным мужчиной с мягкой улыбкой и добрыми глазами. Если бы у Бьякуи спросили его мнения, он бы ответил, что на альфу капитан Укитаке походил меньше всего. Тогда он рассказал Бьякуе многое из того, что ему пригодилось впоследствии — от того, как правильно снимать возбуждение, до того, как верно держать кисть для каллиграфии.
Укитаке оказался крепче Йоруичи. По крайней мере, у него выходило находиться в обществе Бьякуи дольше двух часов. Бьякуя словно отзеркалил способности омеги. Теперь аромат его тела и выделений ставил прочный барьер между ним и любой альфой. После Укитаке были другие — в лучшем случае они переходили на другую сторону улицы, в худшем — громко интересовались, от кого так несет, и тоже убирались подальше.
Бьякуя расслабился, погружаясь в медитацию. Это раньше помогало — ненадолго, — хотя сегодня он уже не был ни в чем уверен. Тело сотрясала крупная дрожь, смазка текла слишком обильно, пропитывая насквозь кимоно и пачкая футон. Перед плотно закрытыми глазами плясали искры, сердце стучало как бешеное, а в горле пересохло. Он протянул руку к изголовью — там всегда стояла вода, течка выжимала его досуха. Пальцы задели сосуд, он покатился, расплескивая воду, и Бьякуя не выдержал — чертыхнулся, с усилием овладел собой, и потому пара особо крепко фраз, услышанных от Ренджи, так и остались на языке.
Он выпил воду, оставшуюся на дне, перевернулся набок, сдерживая дрожь. От мысли, что придется вставать и куда-то идти, пусть даже за водой, ему делалось дурно. Кимоно мешало, Бьякуя задрал его до пояса и начал стандартный комплекс по снятию возбуждения — за время, которое он провел в этом поместье, ему удалось подобрать такую последовательность действий, которая, с одной стороны, достаточно его удовлетворяла, с другой — максимально разумно экономила силы.
Но сегодня все шло наперекосяк. Когда он круговыми движениями начал поглаживать яички, привычно оттягивая скользкую от смазки кожу, в глазах потемнело, и очнулся Бьякуя на животе, грубо терзая задний проход, с залитым слезами лицом.
Он с трудом поднялся на колени. Самообладание трещало по швам, медленно захлестывала паника. Каждый раз, когда Бьякуя думал, что хуже быть не может, жизнь подкладывала ему очередную свинью. Но когда-то это должно закончиться? Он упорно шел, цепляясь за стены и сосредоточившись на одной цели: вода. Едва он попьет, то придумает себе иную цель. Попробует отжиматься, это точно иногда помогало.
Не выдержав, он всхлипнул, прижался мокрой спиной к прохладной поверхности фусума и запустил руку между ног. Ладонь прошлась по мокрому члену, такому горячему, что собственная рука показалась Бьякуе прохладной. Он огладил головку, царапнул ногтем раскрытую щель и принялся дрочить. Каждое движение ощущалось как трение песка о нежную кожу: больно, отчаянно противно — и в то же время невыносимо возбуждающе.
Бьякуя зажмурился, опустился на пол и поерзал влажными ягодицами по полу. Продолжая дрочить, сунул пальцы в задний проход, нащупал каналы, выводящие смазку, и принялся массировать их, уже не сдерживаясь, а вскрикивая от удовольствия во весь голос. Бьякуя поймал тот особый ритм, когда обе руки двигаются одновременно — и одновременно же накатывает оргазм. Он кончил с протяжным стоном, обессилено завалившись на бок и суча ногами — оргазм снова не принес облегчения.
Когда Бьякуя открыл глаза, то обнаружил себя у порога кухни. На полу ровными рядами стояли сосуды, заполненные водой, но у него уже не было сил доползти до одного их них. Его трясло — пятки все время скользили, локти разъезжались, но Бьякуя упорно пытался подняться. Его мир и поле его зрения сузились до одной-единственной точки — той, что сходилась на большой бутыли с водой. Он ничего не слышал, кроме шума собственного дыхания и гула крови в ушах. Он ничего не ощущал, кроме бесконечных спазмов удовольствия, таких сильных, что от них тошнило.
— Эй, Кучики!
В его узком мире, сосредоточенном на воде и оргазмах, не было места для этого голоса. В его мире вообще не должно звучать ничьих голосов. Сквозь окутавший его туман Бьякуя вдруг отчетливо вспомнил — он не закрыл поместье сетью запирающих кидо. А Кенпачи — Кенпачи отправили патрулировать средний Руконгай. Бьякуя всхлипнул и провалился в черноту.
Бьякуя очнулся, лежа на спине. Тяжелая ладонь прижимала его к полу с такой силой, что Бьякуя мог только беспорядочно сучить ногами, выгибаясь. Грубые пальцы мяли задний проход, погружаясь совсем неглубоко, и от этих движений Бьякую передергивало от макушки до пяток. Запах Кенпачи — запах альфы, ударил в голову с такой силой, что Бьякуя прокусил губу, сдерживая животный стон. По подбородку потекла кровь, хриплый голос взорвал свистящую тишину:
— Какого хера ты творишь, Кучики?
Пальцы исчезли, и Бьякуя моргнул, распахивая глаза — и всматриваясь в лицо перед собой. Сейчас он знал, что раньше смотрел на него, но не видел. Грубо вылепленные скулы, подбородок с рваной нитью шрама, тянувшегося по щеке через веко, крылья длинного хищного носа — все это отпечаталось у Бьякуи на сетчатке так ярко, что он представлял Кенпачи, даже закрывая глаза.
— Убирайся, — вытолкнул распухшим языком одно-единственное слово Бьякуя.
Вытолкнул, уже понимая: Кенпачи не уйдет. Тяжелое дыхание, желтые звериные огоньки под тяжелыми веками — весь его вид кричал о возбуждении.
— Пожалуйста, — почти беззвучно прошептал Бьякуя, чувствуя, как в уголках глаз собираются слезы. Потому что если Кенпачи не уйдет…. Тело Бьякуи жаждало соития так же сильно, как его душа противилась этому. Он извивался, пришпиленный к полу тяжелой ладонью, представляя, как член Кенпачи входит в него — и одновременно захлебывался сухими рвотными спазмами.
— Да что ты несешь, ты же сейчас сдохнешь, дебил!
Кенпачи рванул Бьякую на себя, схватил за шею. Зазвенела посуда, и в горло полилась вода. Волшебная, прохладная, сказочно безвкусная. И Бьякую тут же вывернуло наизнанку.
Пока Бьякую рвало, Кенпачи придерживал его за голову. Бьякуя прижимался щекой к горячей руке, вытирал холодный пот, а потом его снова рвало. Когда спазмы закончились, Бьякуя упал бы, если бы его не поддержал Кенпачи.
— Капитан Зараки, — изо рта вышел лишь слабый шепот — когда Бьякуя успел сорвать горло? — Пожалуйста, уйдите.
Текли секунды, медленные и вязкие, словно погружение пчелы в мед. Бьякуя чувствовал возбуждение Кенпачи, давление его члена, твердого и влажного, ощущал острый запах чужой спермы.
Кенпачи медленно разжал руки и отстранился. Бьякуя словно застыл — нелепая бабочка, увязшая в чужой сладости. Чувствовать, как он уходит, было физически больно — словно между ними до предела натянулась, а потом лопнула струна. Звон в ушах не прекращался, пока Бьякуя не почувствовал, как начинают удаляться чужие шаги.
Он перевернулся набок и сжался, когда донеслось хриплое:
— Чтоб ты сдох, Кучики.
Бьякую била дрожь. Он все еще ощущал щекой прикосновение к руке Кенпачи, его жар окутывал с ног до головы. А еще от него остро пахло мятой.
Бьякуя свернулся в клубочек и беззвучно завыл.
Окончание в комментариях